— Отойди, дитя, — сказал он. — Не делай глупостей.
— Если ты убьешь его, тогда ты убьешь всех нас.
Священник насмехался, кривя губы.
— Мы должны были сделать это в тот момент, когда началась чума. Возможно, жертвоприношения одного из детей богини-еретички Ниаксии было бы достаточно, чтобы положить всему конец. Возможно, этого было бы достаточно, чтобы утихомирить Витаруса.
Мне хотелось смеяться над его глупостью. Я хотела кричать о его невежестве.
— Почему тебе так трудно понять, что Витарусу на нас наплевать? — Я плюнула. — Он забрал у нас тысячу жизней. Десять тысяч. И этого было недостаточно, чтобы утихомирить его. Почему ты думаешь, что эта отнятая жизнь что-то изменит?
— Ты не глупая девушка, — усмехнулся священник. — Странная, но не глупая. Ты знаешь, почему. Потому что он такой, какой есть. — Он ткнул мечом в сторону Вейла. — Из-за того, кому он поклоняется. Из-за богини, которая его создала. Оглянись вокруг. Скольких твоих собратьев он убил? И ты думаешь, что мы оставим его в живых?
Я смотрела в глаза людей, окружавших его, и не видела собратьев. Я видела людей, доведенных до невежества и ненависти. Я видела людей, готовых убивать все, что им непонятно, только за шанс, что это им поможет.
Ничто не могло помешать им убить Вейла.
Они с радостью убили бы меня, странную деву, которая никогда не смеялась над их шутками и не потакала их бездумным разговорам, чтобы добраться до него.
Мне нравилось решать проблемы. Но сейчас я была беспомощна и застряла в заключении, которое формировалось десятилетиями.
Позади меня дыхание Вейла было неровным и слабым. Если бы не его все еще сильная хватка на моем запястье, я бы подумала, что он даже не в сознании, несмотря на его кровь, стекающую по моей руке.
— Пожалуйста, Томассен. Пожалуйста. Я… — Мой голос застрял в горле. Надломился. — Он мне нужен.
Слова были густыми на вкус. Тяжелыми. Казалось, они застыли в воздухе. Я чувствовала их взгляд на себе, на Вейле, снова на себе, чувствовала, как мой собственный взгляд часто метался между частями уравнения, и мне не нравился ответ, который они выводили.
— Он может быть лекарством от болезни, — сказала я в отчаянии.
Неправильно.
На лице Томассена промелькнуло понимание. Понимание, а затем ненависть.
— Я защищал тебя, — прорычал он. — Когда они говорили о тебе. О твоем отце. О твоей семье. Я защищал тебя, дитя, от ужасов, которых ты даже не понимаешь. Но я был неправ. Ты только распространишь это дальше.
Он поднял свой меч.
Все происходило слишком медленно и слишком быстро одновременно.
Позади меня Вейл напрягся и потянул меня назад.
Я выдернула руку из его хватки и поднялась.
Я словно была вне своего тела, наблюдая, как кто-то другой поднимает этот дурацкий маленький топор, наблюдая, как кто-то другой размахивает им. Я была ученым, а не солдатом. Мой взмах был неуклюжим, но я вложила в него всю силу, которая у меня была.
Горячая кровь брызнула мне на лицо.
Оцепенев, я вытащила топор из плеча Томассена. Было трудно вытащить лезвие из плоти, и я немного попятилась назад.
Плечо. Не смертельно. Попробую еще раз.
Я снова замахнулась, на этот раз на горло.
Интересный звук издает человек, когда захлебывается собственной кровью. Никакого крика, только бульканье и пустое шипение воздуха. Влажная, слабая смерть.
При всей своей неопытности я двигалась быстро. Остальным мужчинам потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что происходит. Священник зашатался.
Я почувствовала странное ощущение. Что-то мокрое покрывало мое туловище.
Боль, медленная.
Я посмотрела вниз и увидела кровь на своей рубашке.
Суматоха. Шум. Все казалось очень далеким. Я подняла голову и увидела знакомые песочно-русые волосы, жилистую фигуру, выхватывающую меч у одного из стражников, когда священник зашатался.
Священник? Или…
Я сильно ударилась о землю, когда сзади меня оттолкнулся Вейл. Движения Вейла не были похожи на грациозную смерть, которую я видела в лесу той ночью. Нет, это были порывистые, наполненные отчаяния — движения. Здесь было больше выживания, чем мастерства. Как у умирающего животного.
ХРУСТ, и голова упала на землю. Один стражник не успел повернуться к Фэрроу.
Второго он убил собственным мечом, торс был распорот и окровавленное тело лежало на траве.