— Мне нужно идти, — сказала я. — Я навещу Фэрроу. Роза придет к тебе с ужином, и…
Я шагнула мимо нее, но Мина едва заметно отошла в сторону. Проходя мимо нее, я старалась не замечать, как на пол не прекращаясь падает мелкая пыль подобно тикающим секундам.
— Лилит, подожди…, - сказала она.
Я остановилась, но не обернулась.
— Что?
Я звучала холоднее, чем мне хотелось бы. Я хотела быть теплой, как Мина. Как наша мать. Наш отец. В теплой семье я была странной, холодной, той, которая могла расшифровывать учебники и уравнения, но не могла точно расшифровать ни изменение голоса, превращающую имя в ласковое обращение, ни характер прикосновения, превращающего его в ласку.
— Останься со мной сегодня, — сказала она. — Мы можем прогуляться.
— Я бы хотела. Но у меня слишком много работы.
Даже я знала, как распознать разочарование в ее голосе, когда она сказала:
— Почему?
Я знала, что она имела в виду: Что может быть важнее?
Когда я росла, люди всегда спрашивали меня: Почему ты так много работаешь? Они всегда спрашивали одним и тем же тоном — озадаченным, жалостливым — таким тоном, который говорил мне, что они задают мне совсем не тот вопрос, который передают их слова. В этом тоне я слышала все намеки. Подразумевалось, что я трачу свою жизнь впустую. В конце концов, у меня ее так мало. Зачем тратить ее на работу?
Я услышала это в голосе Мины сейчас. То же осуждение, то же замешательство. Только теперь она была той, чье время истекало, и умоляла меня забрать у нее часть этого времени.
И это, в конце концов, было ответом.
Почему я так много работала? Я работала так усердно, потому что ничего из этого никогда не будет достаточно. Я продолжала бы, пока мне нечего было бы отдать. Я буду заставлять себя проходить сквозь механизмы разума.
Лучше так, чем тратить время на то, чтобы ей было труднее однажды попрощаться со мной. Моя любовь ничего не даст моей сестре. Но моя работа даст ей шанс.
— Мне пора идти, — повторила я и оставила Мину в коридоре, наблюдавшую за мной.
Она бы не поняла, если бы я попыталась ей это объяснить. Она не знала смерти так, как я. В конце концов, она никогда не была сестрой, которая должна была умереть.
Глава
5
Я дошла до окраины города, где можно было сесть на лодку до Басции. Проходя по улицам города, я миновала общины последователей Витаруса, которые стояли на коленях на улицах и молились над кучами горящих листьев. Впереди них стоял Томассен, главный жрец Адковы и преданный последователь Витаруса — высокий, худой мужчина лет пятидесяти с добрыми глазами. Он был ровесником моих родителей, но в последние годы выглядел намного старше. Должно быть, нелегко тратить все это время на попытки понять, почему твой бог отвернулся от тебя.
Он слабо улыбнулся мне, когда я проходила мимо, на что я ответила отрывистым кивком.
Когда-то он был хорошим другом моего отца, поэтому он всегда был добр к нам с Миной. Возможно, он жалел нас. Забавно, но я точно жалела его, когда он стоял на коленях в пепле, которым кормил своего бога, а его бог лишь давал ему еще больше пепла в ответ.
Я продолжила путь к окраине города, где нашла судно, направляющееся через канал в город. Путешествие заняло несколько часов, и мой желудок уже не справлялся с морским путешествием, но, когда я ступила на пристань, все это определенно того стоило.
Я глубоко вдохнула городской воздух, который, казалось, пах книгами, волнением и знаниями… смешанными, возможно, с легким запахом мочи. Я провела здесь шесть лет, обучаясь в университетах и библиотеках. Сейчас я с ошеломляющей силой осознала, как сильно мне этого не хватало. Даже здания, высочайшие и величественные, говорили об истории, ведь многие из них были заложены тысячу лет назад.
Фэрроу, как я и предполагала был в своем кабинете, маленькой комнатке, расположенной в глубине университетского архива. И, как я знала, он был рад меня видеть. Яркость его улыбки, когда он поднял глаза, чтобы увидеть меня, зажгла маленькую искру вины в моей груди.
Я не должна этого делать. Не должна подвергать его опасности.
Но он был одним из самых умных людей, которых я знала, и мне нужна была его помощь.
Фэрроу был высоким и стройным, с пепельно-русыми волосами, которые ему постоянно приходилось убирать с глаз, и серебряными очками, которые всегда были немного разбиты. У него была манера выгибать все тело от интереса к тому, над чем он работал, и именно так он и поступил, когда я установила свой объектив в центре комнаты, примостившись на самом краю его кресла, и проецировала эти прекрасные лепестки кровавых цветов на его вымазанную мелом стену.