Если этот игрок решил продолжать борьбу, но ответил неправильно, то он теряет часть своего выигрыша. Размер этой части зависит от номера тура: в третьем – три шестых, то есть половина. В четвертом – четыре шестых, а в шестом все шесть шестых, то есть все! И только сам игрок вправе решить, когда ему следует остановиться!
Никто из присутствующих на площадке не знает правильных ответов на вопросы и не может подсказать игроку. Кроме того, учтите – я имею право мешать игрокам думать! Будьте уверены – этим правом я обязательно воспользуюсь! Чем меньше игроков будет оставаться на площадке, тем чаще я смогу подходить к каждому из них и тем сильнее буду ему мешать. Последнему, шестому, игроку придется не проще, чем Штирлицу в подвале у Мюллера! Может быть, даже и посложнее – Штирлиц мог думать сколько угодно, и ему никто в этом не мешал, а у нас все наоборот. Только очень эрудированный и очень хладнокровный человек сможет выиграть главный приз.
Ну что же? И игроки, и телезрители теперь знают о наших жестких, но справедливых правилах. До начала первого тура игрок еще может добровольно покинуть площадку и лишить себя возможности выиграть шестьдесят миллионов. У нас есть запасные участники, которые рвутся занять место за игровым пультом. Никто не желает добровольно отказаться от игры? – Троекуров выждал несколько секунд. – Я завидую смелости и хладнокровию этих людей! Итак, мы начинаем! Первый тур!
По съемочной площадке поплыл красивый звук гонга.
Глава 7
Виктор Александрович нажал на кнопку, экран погас.
– Ну вот, тут и наступил первый перерыв. А Борис в это время к нам зашел.
– Почему так быстро? – удивился Колапушин. – Времени-то совсем немного прошло.
– Это только вам кажется, что быстро. Текст довольно длинный, и к тому же когда речь идет о правилах игры, сбиваться категорически нельзя – иначе весь блок придется полностью переснимать. А это уже была четвертая, последняя за день съемка и четвертый день подряд. Борис вымотался до предела. К тому же свет пришлось переключать – сначала весь акцент делался на Троекурова, а потом вступили игроки и свет следовало перевести на них, понимаете?
– Кажется, начинаю улавливать. А что происходило здесь, в аппаратной, во время этого перерыва, не расскажете?
– Все в общем-то было как обычно...
Виктор Александрович, сидя за режиссерским пультом, негромким голосом отдавал последние распоряжения в микрофон операторам и осветителям. Молодой программист Игорь Смехов, сидя за клавиатурой компьютера, набивал вопросы и ответы для предстоящего тура, а его начальник Изаксон внимательно следил, чтобы тот не сделал ошибки. Жанна и Галя оживленно переговаривались о чем-то своем, а молоденькая референтка редакции Леночка, для которой все это было пока еще в новинку, восхищенно следила за происходящим, стараясь никому не мешать.
В широко распахнувшуюся дверь аппаратной стремительно влетел Троекуров.
– Уф! Люди! Ну когда же это все наконец кончится? Кто-нибудь знает, а? Уже в горле все пересохло – сипеть начинаю! Лена, солнышко, – попросил он молоденькую референточку, – не в службу, а в дружбу – сооруди-ка ты мне стаканчик кофейку! Кофе полную ложку и два сахара. Ну что, – обратился он к Гусеву, – как я сыграл?
– Борис Михайлович, это было супер! А что это вы вдруг про Штирлица выдали? – поинтересовался режиссер.
– Так, в голову взбрело... А что, плохо? – Он обеспокоенно обратился к Жанне. – Может, перепишем?
Жанна ободряюще улыбнулась:
– Не стоит, Боречка, все отлично. Такие неожиданные импровизации даже украшают. Ты ее запомни на будущее.
– Будущее, будущее! Да не люблю я, как попка, одно и то же талдычить. Лучше что-то новое придумать! – неожиданно заговорил злым, неприятным голосом Троекуров. – Почему в зале опять не работает кондиционер, Виктор Александрович? Съемка только началась, а я уже весь мокрый. Сколько раз я поднимал этот вопрос?! Мы же им за аренду такие бабосы платим!.. Свет через полчаса, звук... Ну почему у меня все время пропадает звук?!
– Потому что в радиомикрофоне быстро садятся батарейки, – примирительно ответил Гусев.
– А почему они быстро садятся именно у меня? Они что, новые купить не могут?! На батарейке, – он нервно схватил со стола батарейку «Крона» и потыкал в нее пальцем, – вот тут, на боку, срок годности указан. Просто при покупке нужно его проверить... Нет, никому даже и в голову не придет! И что это за идиотский порядок – перед каждой игрой полностью повторять правила? Ну сколько раз мне еще их отрабатывать?! Да их все зрители уже давно наизусть выучили!
– Боречка, – миролюбиво попыталась успокоить его Жанна, – ну ты же не прав, согласись. Ты же сам прекрасно знаешь, что зрители никогда ничего не помнят. На нас и так в прессе наезды сплошные, а если ты чего-нибудь не скажешь – все, прицепятся моментально.
– Борис Михайлович, да успокойтесь вы! – вступил режиссер. – Попейте кофейку лучше. Последняя съемка и... Целых пять дней отдыхать будем!
Троекуров отхлебнул кофе из пластикового стаканчика, поданного Леночкой, и заговорил уже миролюбивее:
– Кто будет, а кто и нет, не забывайте – у меня еще и институт, а я уже как выжатый лимон. Скоро на площадку?
– Сейчас, сейчас... Свет только поставят – и начнем. Не дергайтесь!
– А Троекуров всегда к вам заходил в перерывах? – поинтересовался Колапушин.
– Когда как. Вообще-то у него, как и у любой телезвезды, есть собственная гримерная, где можно спокойно отдохнуть, и кофе ему там бы подали или сок, но Борис иногда и к нам заходил.
– А сегодня это было не чаще, чем обычно? – задумчиво спросил Колапушин, почесав висок. – Он не нервничал сегодня, вы не заметили?
– Пожалуй, почаще, – так же задумчиво ответил Гусев. – Но понимаете, к телезвездам вообще надо относиться по-особому – такая, знаете ли, профессия... У них же всех капризы постоянные. И я уже говорил вам, что положение у нашей передачи очень неопределенное. Борис тоже об этом знал и, естественно, нервничал: все-таки гонорар ведущего – это очень приличные деньги. Да и все, кто об этом знает, нервничают. Я вот тоже думаю: закроют передачу – на пенсию уйду. Не буду я больше ни за что новое браться, хватит!
На пульте неожиданно закурлыкал телефон. Гусев снял трубку.
– Аппаратная. Да, здесь, сейчас передам. – Он протянул трубку Колапушину: – Это вас.
– Я слушаю, – произнес Колапушин.
– Арсений Петрович, вы не можете ко мне подняться? – раздался в трубке голос Немигайло. – На третий этаж, в двадцать шестую комнату.
– А что у тебя там случилось, Егор?
– Да тут этот миллионер, Ребриков, совсем распсиховался. Требует себе вооруженную охрану. С нами вообще разговаривать не желает – только с самым главным начальником соглашается! С ним-то что нам делать?
– Хорошо, сейчас поднимусь ненадолго. Только ты выйди из комнаты – сначала без него поговорим.
– Хорошо, Арсений Петрович. Жду.
– Вы извините меня, Виктор Александрович? – обратился он к Гусеву. – Я отойду ненадолго.
– Конечно, конечно, идите, Арсений Петрович, я понимаю, что дел у вас сейчас невпроворот. Домой все равно ехать пока нельзя, так что я пока побуду здесь – найду себе занятие. Закроют нас там или не закроют, но работу делать все равно надо.
Колапушин понимающе покивал и поднялся из кресла.
Глава 8
Не переставая удивляться странной архитектуре этого непривычного телевизионного здания, перестроенного из бывшего огромного цеха стоящего рядом завода, Колапушин поднялся по тускло освещенной узкой боковой лестнице какого-то совершенно заводского вида, с рифлеными железными ступенями, на третий этаж и сразу увидел в противоположном углу пустынного холла одиноко стоящего Немигайло. Тот призывно замахал рукой. Колапушин пересек по диагонали ярко освещенный, несмотря на ночь, холл и, подойдя, нетерпеливо спросил: