— Потом ты об этом пожалеешь, — хрипло прошептал он, наклоняясь вперед, и застыл, почти прикоснувшись губами к губам.
— Ну так это же потом.
Инга сама потянулась вперед и мягко прижалась к сухому обветренному рту. Славик застыл мраморным изваянием, только раздувались трепещущие ноздри. Мгновение длилось и длилось, Инга успела проклясть себя, проваливаясь в Марианскую впадину смущения, и сто миллионов раз пожалеть о дурацком, совершенно идиотском порыве. Ну зачем она все это затеяла? Зачем полезла к мужику с поцелуями, видела ведь, что он не собирается… Ох!
Спрыгнув со стола, Славик рывком развернул Ингу к себе — и неуверенный школьный поцелуй полыхнул термоядерным взрывом. Славик целовал, лаская и прикусывая губы, его руки уверенно скользили по телу, сжимая почти до боли — но ровно там, где нужно. Отдавшись на волю стихии, Инга плыла в горячих сладких волнах, оглохшая и ослепшая. Все, что осталось от реальности — шумное дыхание Славика, его жадные, болезненно-голодные прикосновения и грохот пульса в ушах.
А потом Славик замер. И, резко оттолкнув Ингу, развернулся спиной.
— Кто ты?!
Все еще оглушенная, Инга выглянула у него из-за плеча, осоловело моргая. В темном углу, прямо над мисочкой с молоком, стоял черный кот размером с хорошую овчарку. Желтые глаза с узкими прорезями зрачков светились, как фары надвигающегося автомобиля. Прицелившись пристальным взглядом в Ингу, кот вздыбил шерсть, зашипел, ударил лапой, и розовая мисочка улетела в стену, размахнув над собой белый шлейф молока.
— На море-окияне, на острове Буяне стоит бел-горюч камень Алатырь, — торопливо зашептала Инга, обхватывая за плечи Славика, чтобы не дернулся вперед. — Сидит на том камне Матерь Божия, золотое веретено держит, серебряную пряжу прядет. Воздень на меня, Матерь Божья, рубашку железну, от злого духа заговоренную. От духа злого, от глаза черного, от страстей, от боястей, от порчи, от урока, от помысла недоброго, от силы дьявольской. Рубаху железную на меня воздень, поясом серебряным препояшь, шеломом золотым возвенчай. Как рубаху железную не порвать, как шелом золотой не разломить, так и слов моих не порушить. Аминь!
Хрипло выдохнув последнее слово, Инга ткнулась лбом Славику в плечо. Кот все еще стоял, щеря сахарно-белые зубы, но шипеть все-таки перестал. Только коротко, раздраженно взмахивал хвостом, ударяя им по стене с деревянным стуком.
— Ты не домовой, — констатировала очевидный факт Инга, и кот громко фыркнул, сметя хвостом картонную коробку. Нежно-розовые, как морской закат, персики запрыгали по полу. Вперив в Ингу желтые злые глаза, кот пригнулся, крутнулся, сгибаясь дугой — а выпрямился тощий, землисто-зеленого цвета дедок с облезлым веником бороды. Мигнув все теми же желтыми глазами, дедок широко улыбнулся, ощерив ровный частокол зубов.
— Овинник, — сообразила наконец-то Инга. — Ты овинник.
Старичок захихикал металлическим дребезжащим смехом и еще шире распахнул провал пасти, темный и глубокий, как тоннель. Но с места не двинулся — заговор на защиту держал крепко.
— Ты что тут делаешь? — осмелела вдохновленная успехом Инга. — Ступай откуда пришел!
— А ты меня прогони, — блеснул желтыми глазами овинник. — Ну-ка, иди сюда. Покажи, что можешь, подколдовочка.
Медленно вдохнув, Инга слезла со стола. В голове уже вертелись строки изгоняющего заклинания, затягивая в мерный, сомнамбулический ритм, и в такт этому ритму успокаивалось грохочущее сердце.
— Стой, — Славик вытянул руку, и Инга уперлась в нее, как в шлагбаум.
— Что?
— Склады тут недавно организовали. Лет десять назад в зданиях одна агрофирма оптовую базу устроила. Конкретно здесь пшеницу фасованную хранили.
— Ага. Вот как, — попятилась к столу Инга, и овинник досадливо щелкнул зубами. — Значит, прогнать я тебя не смогу. На своей территории ты хозяин.
— Да уж не ты! Ишь чего вздумали — в моем овине шашни крутить. Охальники!
— Ну извини, — широко развел руками Славик. — Увлеклись, больше не повторится. Чего хочешь взамен? Для укрепления, так сказать, сотрудничества?
— Мясца хочу, — жадно облизнулся овинник, скользнув масляным взглядом по Инге. — Мяконького, сочного. С жирком.
— Эй! Я не жирная! — взвилась Инга, но из-за спины Славика высунуться не рискнула.
— Что есть, то есть. Тощевата. Но мне сгодится. Обрыдли уже эти пелесины! — овинник брыкнул тощей костлявой ногой, опрокинув ящик с апельсинами.
— Ничего, перебьешься, — решительно пресек поползновения Славик. — Не нравятся апельсины — лимоны жри.
Внезапно притихнув, овинник окинул Славика длинным внимательным взглядом.