Солнце обязательно должно было встать, чтобы Колесо повернулось и начался новый отсчет.
Годы шли, Мелисса все меньше верила в эту легенду, все больше бесилась от невозможности уехать. Другие же уезжали.
А потом пропала мать. Дед сказал, что она просто ушла. Но что-то было в его словах неправильное, неискреннее. Мята сразу это почувствовала. Мать не могла просто так взять и уйти. Она не такая, она не поступила бы так со своими детьми. Мелисса же обозлилась еще сильнее. Легенда больше не была для нее чем-то важным, чем живет каждый дом и каждый сосед.
– Осторожно, девочка, – говорил дед. – Легко уйти на сторону мрака, сложно вернуться.
– Нет ни мрака, ни света, дед, – отвечала Мелисса, – есть только наша серая, никому не нужная жизнь.
– Ты ошибаешься.
Мята не встревала в этот разговор. Очень ее расстраивала позиция сестры.
– Солнце спокойно встанет без нас.
Я не умела танцевать, поэтому немного оробела, когда ко мне подошел человек, лица которого я никак не могла разглядеть, и пригласил на танец. Я сразу запуталась в ногах и платье. Чуть не упала, но меня поддержали. Терпеливо подождали, когда я наконец поймаю ритм, и тогда мы, танцуя, ушли в самую глубь зала.
Пары чередовались, перекатывали друг друга по каменному полу, танец менял ритм, а платье свою длину, фактуру, ткань. Я совсем растворилась в этом маскараде, пока голос не позвал меня.
Я словно выпала из танца в сугроб. Воспоминания теснились и лезли ко мне. А голос – противный знакомый голос – говорил мне что-то.
– Ты обрекаешь их всех вечно танцевать. Они уже страдают от сотен лет танца. И ты готова оставить их так? – вылавливала я слова.
– Хочешь сказать, что я должна пожертвовать собой, чтобы все остальные жили? – отвечала на автомате.
– Да, тебе надо исправить свою ошибку.
– Но я не хочу.
Я даже не помню, какую ошибку. Не хочу ее вспоминать.
– Тогда все погрузится во мрак.
– Это не моя ошибка, я не виновата! – Все-таки память мне не подруга. Я вспомнила разбитую щепу.
– Увы, ты виновата, – голос был непреклонен и говорил неприятные вещи.
– Я не буду никого спасать, я уже пыталась, у меня не получилось.
– Что же, твое право. Однажды ты поймешь, что ошибалась, но будет поздно.
Я фыркнула. А потом попыталась вспомнить, что случилось после того, как я размазала уголек по промерзшему полу. Но мысли путались, в памяти остался лишь этот зал. Неужели солнце на самом деле не встало и мир покрыло белое?
Звякнул колокольчик на входной двери, ветер остудил домашние тапочки и качнул на елке белый шарик с еле тлеющим внутри огоньком.
– А когда мы выпустим сестру? – Мята каждый год задавала этот вопрос, надеясь, что однажды та вернется за семейный стол.
– К сожалению, уже никогда, – тихо проговорил дед, касаясь пальцем холодной стенки шарика. – Она решила остаться там навсегда.
– Жаль, я надеялась, что она поняла правила, – девочка поправила на столе свечу в красивом подсвечнике. Золотистый воск стекал на скатерть, но не оставался на ткани, а исчезал в легком сиянии.
– Может, и поняла, но не приняла, – вздохнул дед.
За окном искрился белый снег, Колесо готовилось к своему следующему повороту.
Шарик раскачивался на елке, его стенки то запотевали, то становились прозрачными, как речная горная вода.
Мать не ушла сама.
Я хорошо помнила тот вечер. Мята опять носилась вокруг елки, предвкушала сначала ревущее пламя, а потом визит соседа с угольком. Втайне надеялась, что, может, в этот раз уголек будет у них. Дед опять ругался, что невозможно быть такими беспечными, когда мы не сделали что-то важное для подготовки к самой длинной ночи. Что именно, я уже не помню, потому что это на самом деле было неважно. И мать тогда в сердцах выкрикнула, что рада была бы не нести эту ответственность. Но выбора нет. Уйти она не может. Дед очень разозлился на эти слова. И они с мамой очень долго ругались.
А я слушала их и нашла решение, которое поможет всем.
– Дед, ты знаешь, что случилось с мамой? – Мята сидела за столом и крутила в руках прозрачный стеклянный шарик.