– Нет-нет-нет, – испуганно прошептала она. – Не может быть.
Неужели все начинается по новой?
К ней спешил ее брат. Живой. И с ним гость. Побитый, в крови, словно от погони бежал.
Сейчас он назовется Королем Солнца, попросит помощи и защиты от своего брата – Короля Ночи, а взамен предложит вернуть мать… И Колесо совершит оборот, и этот кошмар повторится вновь…
Или же это – шанс все исправить? Крампус действительно сдержал свое слово?..
Кэти Астэр. Шишига
«Земля жива,
и вода жива,
и леса живы».
Упрямая еловая ветка никак не желала отламываться – гнулась, отскакивала и брызгала снегом в лицо.
– Да жалко тебе, что ли?! – возмущенно воскликнула девушка, отбрасывая с лица промокший темно-рыжий локон. – Всего-то раз в год надо! И вообще, я одна, а вас тут вон сколько!
Она с новой силой ухватилась за колючую лапу, потянула на себя, зажмуриваясь от натуги. Словно в насмешку, раздался хруст, и ветка отлетела так резко, что незадачливая лесная воровка повалилась в сугроб. Над ней колыхалась мохнатая ель, сбрасывая вниз снежную пудру.
– Хихикаешь, – пробурчала девушка, глядя на противницу с хитрым прищуром. – Вместе посмеемся, когда приду тебя весной щекотать. Раньше всех у меня проснешься, я тебя запомнила!
Она погрозила елке кулачком в обледенелой варежке и расхохоталась от абсурдности этого диалога. Видел бы кто со стороны! Но в такую глушь если кто и забредал, то уж точно не в разгар зимы. А те, которые изредка захаживали, и не такое видали. Валяться в снегу под стремительно темнеющим декабрьским небом она больше не собиралась, поэтому, подхватив свой еловый трофей, поднялась на ноги, надвинула на лоб вязаную шапочку и по собственным следам поспешила домой.
Лес стоял белый, притихший – ни ветра, ни птиц. Вдоль опушки маячили голыми ветками низкорослые кусты. Пышно-зеленые летом, а сейчас небрежно облепленные снежными клочками, они расступались, открывая проход на заметенную поляну. Посередине темнела приземистая изба из поседевших от времени бревен. Похолодало, и подтаявшая было днем узкая тропка от опушки до крыльца к вечеру покрылась блестящей глазурью. Девушка миновала невысокий столб с подвешенным масляным фонарем – сегодня не было нужды зажигать свет. То и дело оскальзываясь на свежем льду, она добралась до двери и с облегчением ввалилась в дом.
Подмокшие валенки были сброшены в сенях, там же на крючке, рядом с бог весть откуда и когда взявшейся мужской черной шляпой, осталась стеганая телогрейка. Просторная горница еще хранила тепло от догорающей печки. Девушка ловко отодвинула заслонку и подбросила внутрь пару полешек, затем пристроила еловую ветку обсыхать у беленого печного бока и вытащила из бездонного кармана шерстяной юбки пригоршню шишек.
– А это для Дерезы, как любит – промерзшие, – пробормотала она, высыпая свой улов в плошку на столе. – «За три гроша куплена, под бока луплена! Топну, топну ногами, заколю тебя рогами!»
Напевая под нос незатейливую колядку и прихватив кусок вчерашней ватрушки, она забралась с ногами на сундук возле окна. В густых сумерках едва ли можно было разглядеть простиравшееся за домом поле, на скованную стужей сухую траву медленно опускались одинокие снежинки. Летом среди свежей поросли поднимали головки васильки и сурепка, и из окна становилось видно сплошное сине-желтое море.
«Наверное, они такого не видали, – подумала девушка, дожевывая булочку. – А я и не рассказывала, зачем дразниться? Они никогда не придут летом…»
Нечисть – так она звала их про себя, в лицо обычно по имени или чертями полосатыми, когда совсем распоясаются, – появлялась дважды в год, на исходе октября и накануне зимнего солнцестояния. Осенние гостили недолго, разбредались кто куда по своим земным делам, держались отстраненно и вид имели серьезный, даже мрачный. Веселье не любили, историй не рассказывали и так же молчаливо покидали свой временный приют до следующего года. Ей ближе были зимние: эти обретались в мире людей почти по две недели, шастали туда-сюда шумной, пестрой толпой, травили байки и очень много ели. Бывало, кто-то будил ее среди ночи, толкая в плечо или под бок когтистой лапой: «Шишига, а те вкусные калачики еще остались? Дай калачик, а?» Она отмахивалась, мыча под нос неразборчивое «ищсам», и, накрывшись с головой, проваливалась в сон под тихое шебуршание в шкафчиках.