Зимнего холода никто не чувствовал: в такие дни морозы отступали, лишь иногда поднимался легкий ветерок. Либерти посмотрела на Богинь. Одна из них, вся в крови, опустилась на колено. Вторая – со светящимся ореолом вокруг головы – возвышалась над ней с гордо поднятой головой. Первая кровь в битве Старой и Новой Богинь появлялась не раньше предпоследнего дня. Шел только четвертый. Либерти устало вздохнула.
Чувство тревоги то покидало ее, то подступало вновь. Это отнимало так много сил, что, оказавшись за столом рядом с Аланом, она поняла, что не могла даже взять в руки вилку. Еда не привлекала, а приятные запахи вдруг отошли на второй план. Она выдохлась.
Раздался крик Старой Богини, и она снова рухнула на колени. Новая Богиня терпеливо ждала, когда противница поднимется: сражение должно идти до первого января. Всегда шло.
– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил Алан, и его вопрос резко ворвался в ее сознание.
Либерти встрепенулась.
– Всего лишь напугана, – коротко ответила она.
Алан понимающе кивнул.
– Напуганы все. Я не уверен, что смогу вернуться туда, – произнес он как можно более спокойно, но Либерти уловила страх.
– Сейчас не сможешь, – шепнула она в надежде, что он не услышит ее, но он услышал. Взгляд у него потемнел.
– И причиной тому Война?.. Как он… Кто он? Не говори, что Всадник Апокалипсиса, это я понял и так. Я о другом, – быстро заговорил Алан, нахмурившись.
Она потянулась за бокалом, но пить не стала. Все по-разному толковали сущность Войны и остальных Всадников. Как объяснить это, не вдаваясь в детали истории, Либерти понимала плохо.
– Всадников Апокалипсиса считают детьми Богини. Много веков назад, когда она создала Город, на свет появилась Жизнь. Следом за ней – Смерть. А после три остальных Всадника – Война, Чума и Голод. Не знаю, о чем думала Богиня, создавая три самых страшных человеческих кошмара. Война всегда был неуправляем. Если Чума и Голод быстро успокаивались и слушались Богиню, то он предпочитал действовать по-своему и имел большое влияние на всех, кроме Жизни. Старшая дочь Богини… самодостаточна и никогда не поддавалась чужим уговорам, а с Войной у нее всегда были натянутые отношения. Смерть смогла избавиться от него, но Чума и Голод беспрекословно следовали за Войной, – задумчиво рассказала Либерти. – Он – воплощение боли, хаоса и отчаяния.
Деталей она сама не знала: Смерть никогда не вдавалась в подробности, а Жизнь редко являлась жителям Города.
Алан осушил свой бокал вина.
Очередной грохот сотряс землю, но никто даже не повернулся в сторону продолжающейся битвы. Черный дым заволок небо и медленно направлялся дальше, к Городу и Королевству.
За пустующим стулом для Богини появились высокие часы. Секундная стрелка побежала в несколько раз быстрее. Минутная и часовая тоже ускорились. Либерти потянулась за бутылкой вина: есть ей не хотелось, а вот пить – очень даже.
Алан перехватил ее руку со словами:
– Может, сначала поешь?
Не успела Либерти ни возразить, ни согласиться, как на улице враз потемнело. Смех и разговоры стихли: часы, неожиданно появившиеся, показывали уже одиннадцать вечера, а стрелки продолжали неумолимо бежать. На черном небе мелькнула яркая луна.
– Что происходит? – встревоженно спросил Алан.
– Я не знаю, – не менее встревоженно ответила Либерти.
Звуки битвы Богинь стали громче, агрессивнее. Из-за Моря донеслись особенно оглушительные взрывы. Стрелки часов сделали еще несколько оборотов, вместо луны взошло солнце.
Поднялся сильный ветер. Старая Богиня неистово закричала и начала медленно рассыпаться в прах. Послышался испуганный ропот. Либерти думала о девушке, которую не знала, надеясь, что с Габриэллой Ф. все будет в порядке.
Она не заметила, как яростно вцепилась в плечо Алана. Он медленно поглаживал ее ладонь, не говоря ни слова. Кошки мяукали и ходили вокруг стола, нервно размахивая хвостами. Сверкнула молния вдалеке, грянул гром.
Либерти устало разжала его плечо и безжизненно опустила руку.
– Надо поговорить со Смертью, – вдруг заявила она и посмотрела на Алана, ища в нем поддержки.
Он кивнул ей и, отодвинув стул, вышел. Либерти выскочила следом, и вместе они направились к берегу Моря, к недвижимой Смерти и Барону. Остановившись позади них, Либерти и Алан смотрели, как на песок то и дело выбрасывало новые стеклянные бутылки с чужими жизнями, разбитыми надеждами и криками боли и отчаяния. Эти крики тонули во всеобщей суматохе.