Женщина ела медленней, и заметно было, что ей это отнюдь не столь приятно, как Роджеру. Когда остался последний кусок, сказала:
— Роджер. Может, съешь его за меня? А то мне что-то…
Роджер, давно обративший внимание на её подозрительно позеленевшее лицо, вскочил на ноги, и сунул Пенелопе под нос склянку с мазью от аллергии:
— Ну-ка, быстро занюхай!
На «занюхивание» ушло добрых полминуты. После чего цвет лица Пенелопы вернулся к своему естественному состоянию. Ну, почти вернулся. Женщина выдохнула, поморгав:
— Ф-фу-у… Прости. Просто как-то вдруг представила, как эти крысы жрут всякую падаль, и даже, наверное, и друг друга, когда зимой жрать нечего… И что-то повело меня.
— Ага. Но я у тебя циничный и прагматичный. Не позволил избавиться от калорийной и полезной белковой пищи, и не дал ей таким образом пропасть.
На него снова посмотрели. Но ничего не сказали. Роджер закончил свою мысль сам:
— Сам знаю. Омерзительно. И непривычно. Разум требует съесть, потому что деваться некуда — выживать нужно, а бессовестное подсознание инстинктивно вопит: «Гадость! Мерзость! Нужно вырвать!». Но, как я уже говорил, и наверняка повторю ещё примерно восемь тысяч сто сорок два раза: нам тут выбирать и привередничать особо не придётся. Это уж точно. Так что держи свои инстинкты и рефлексы в железной узде самоконтроля. И рационализма.
— Чёрт… Хорошо излагаешь. А что это ты мне дал, чтоб занюхать?
— Да это просто мазь от аллергической сыпи… Я, когда мы разбирали нашу аптечку, понюхал её. И сразу понял — пригодится. И даже представлял, для чего.
— Скотина прагматичная. Хамло. Не дал девушке… Облегчиться.
— «Облегчаться» нужно теперь только с того, — он показал глазами, — конца! С «правильного»! Да и то — осторожно. А то туалетной бумаги у нас — не больше чем на месяц.
— Ну так!.. А чего б ты хотел? Это же — спасательный бот. Рассчитанный на десять человек. На две недели. А потом должен подлететь спасательный корабль, да спасти. Всех. — видно было, как энтузиазм буквально с каждым словом уходит из Пенелопы.
— Не нужно расстраиваться. — но он и сам чувствовал, как под кожей лица опять заходили желваки, — Никто нас не спасёт. Кроме нас самих. Но я надеюсь, что глупая бравада и угар восторгов от осознания «свободы» скоро пройдут. И шаблоны втемяшенных стереотипов поведения и обучения спадут, словно шелуха, с нашего закованного в шоры привычек, разума. Потому что всё окружающее непривычно не только тебе. Но и мне!
Но мы втянемся. В долгий и нудный марафон по выживанию.
Грязный, да. Невероятно тяжёлый чисто физически. Да и морально… — он хмыкнул, увидев, как Пенелопа передёрнула плечами, — Но! Терпение и труд всё перетрут. Знаю, звучит занудно, и банально. Но ведь деваться-то нам просто некуда.
Само-собой, понадобится время. Много времени. Поверь: штурмом тут и не пахнет — нет, в нашей ситуации нам придётся долго и кропотливо работать, и бороться. И с собой, и со всем окружающим. И заниматься, скорее, планомерной осадой крепости. Под названием «природа».
— Я… Умом понимаю, конечно, что ты прав. Кроме того, ты и старше, и… умнее. Ты пытаешься вселить в меня веру в наши силы. И оптимизм. Но сейчас, когда всё это — не теория, и не радужные мечты, и мы действительно — только вдвоём… На враждебной и неприспособленной планете… Нет: это я к ней — неприспособленна. Ты-то… — она вздохнула, — Жил здесь. Ну, хотя бы твой разум жил. А вот мне всё — внове. Приходится и мёрзнуть, и пахать, как лошадь, и охотиться, и на самом деле есть всю эту… — она не договорила, но Роджер и так знал, что она хотела сказать «гадость», — Нет, я не так себе это представляла!
— Ха! — он приобнял её, и нежно похлопал ладонью по мускулистой тоненькой спине, а затем и по округлым полушариям внизу, — Можно подумать, я себе это «так» представлял!
— А как? Как ты представлял?
— Как? Хм-м… Если честно — то, то, что я очнулся вообще в чужом, пусть и молодом, и как потом выяснилось, всё же — моём, теле, меня сильно напрягло. Нет, не до такой, конечно, степени, чтоб прямо вот спятить… Но где-то близко. Я понял, конечно, что мнемоматрицу снимали с меня не зря. Только всё время ждал, когда же я смогу снова вернуться… — он невольно сглотнул, — К нормальной жизни.
Той, которая у нас — ну, у меня! — была до войны. Я считал, что все эти дебильные тесты, лабиринты и задачки на сообразительность, которым меня вначале подвергли — это просто проверка. Чтоб выяснить, сохранились ли все те знания и навыки, что были у меня до…