Материальное благосостояние Шаляпина росло вместе с его известностью. Уже приходили специально послушать его, он стал знаменитостью Смоленского рынка, вокруг него кормились пацаны поменьше и понеуклюжей. Прибегали слушать беспризорного певца и какие-то нерыночные дяди, его снимали, и говорят, что даже в какой-то газете появилась его фотография. А популярность Шаляпину была ни к чему. Она всегда приводила к тому, что появлялись уже не обычные любители песни, а дяди и тети, желающие его спасти от беспризорной жизни. А Андрейка знал, что его ждет от этого спасения. Это детприемник, где живешь под замком, долгий и нудный карантин, потом детский дом, где на обед приказывают ходить парами… А он уже избаловался свободной жизнью, ночевками в подвалах Проточного переулка, славой… Поэтому-то и приходилось бегать с одного рынка на другой, а когда вовсе стало невмоготу и когда однажды его забрали уже не в обычный детприемник, а в Даниловский, за каменные стены, то он решил бежать из Москвы.
И пошел он странствовать из города в город. Иногда жилось хорошо, сытно и нескучно. А иногда он попадал в компанию ребят постарше, поблатней, и тогда у него отнимали все, что ему подавали, заставляли его в любую погоду петь на рынке, отнимали одежду получше и наряжали во всякую рвань, чтобы выглядел пожалостливей… И, чтобы знал свое место в компании, лупили, голодным оставляли… Иногда, спасаясь от такой компании, бежал он в новый город. Но и там его ждало то же самое: барахолка, полуголодная жизнь, облавы, страх, ночевка в сараях или на улице… Когда в Ленинграде чекисты стали вылавливать всех беспризорных ребят и увозить их из города в детские колонии, ему кто-то посоветовал добраться до станции Званка, а там дойти до Волховстройки. Народу там много, милиции мало, барахолка есть, сейчас лето, жить там можно…
Жизнь артиста
Андрей — городской мальчишка. Для него город был скоплением каменных домов, прорезанных улицами; грязные площади городских рынков; набитые людьми трамваи; вонючие подворотни; согревающие по ночам теплые котлы, в которых варят асфальт. Волховстройка была чем-то совсем другим. Намного красивее и интереснее городов, знакомых Андрею.
Даже интереснее Москвы. Можно было подолгу смотреть на огромный муравейник стройки: пыхтящие экскаваторы, ухающие бабы, забивающие сваи; вагонетки, скользящие по канатам, натянутым по высоким столбам… И можно было пробраться на самую стройку, потолкаться около камнетесов, что отесывали большие глыбы гранита, побегать между огромными деревянными ящиками, исписанными нерусскими буквами. Каждый день на стройке происходило что-то новое, и бегать по ней никогда не надоедало.
Нравилась беглому беспризорнику и единственная улица с разномастными, деревянными домами. Она наполнялась людьми, когда утром электростанция давала протяжный тонкий гудок, и была пустой весь почти день. На каждом крыльце можно было всласть полежать на солнце, никто тебя не трогал и не беспокоил. И впервые в жизни мальчик, которого звали Шаляпиным, узнал, что, кроме города, есть еще а поля, огороды, луга, лес… Андрейка всю первую неделю бегал по окрестностям Волховстройки. Залез было в огороды, да быстро сбежал — их охраняли злые собаки и огородники, что еще злее собак. Попал в какой-то старый-престарый монастырь. Там жили несколько старичков в черных, заношенных рясах, иногда приходили к ним молиться скорченные старушонки, они шептали молитвы и били земные поклоны перед иконами и перед страшным стеклянным ящиком. Ящик этот был набит человеческими костями, белыми черепами со страшными пустыми глазницами. А под этим ящиком на доске было написано:
Всем была хороша Волховстройка, вот только обычного, шаляпинского, успеха певец там не имел. Барахолка была маленькая, набивалась она людьми по воскресеньям, и только тогда драный картуз Андрея наполнялся необильным гонораром. А все остальные Дни недели надо было прокармливаться чем-то другим, не только одним пением.
Андрюшка перепробовал множество занятий. Был крикуном у ирисников. Деревянный поднос, на котором лежали ириски, висел у них на ремне, перекинутом через шею. В обязанность Андрея входило стоять возле них и своим знаменитым звонким голосом кричать: «А вот есть свежие сливочные ириски, копейка пара!..» Ирисники почему-то были все немолодыми и мрачными мужчинами. Расплачивались они полдесятком ирисок. Вкусно, но несытно.