6
Вестибюль освещали неяркие лампы, под матовыми от пыли плафонами. Не все лампы работали. Некоторые лампы пульсировали такою же нервной дрожью, что кнопка «1».
Несколько человек сидели на лавках. В Коммунальном Бюро всегда есть посетители. Кто выписывался из квартиры, кто наоборот, желал переехать в освободившееся помещение этажом ниже. Кто-то пришёл жаловаться на очередное возгорание на верхних этажах, которое пожарники так залили водой, что она просочилась в квартиры.
Кто-то читал объявления локального Информбюро.
Рекламатина изображала гигантскую крысу, вооружённую почему-то старинным ружьём с дулом в виде трубы. «Дадим отпор врагу» — гласила вращающаяся надпись. На гигантского грызуна наступали работники санитарной службы с надписями на куртках «Дератизация», «Дезинфекция» и «Дезинсекция», вооружённые баллонами и распылителями ядов.
Поисковик зевал, сидя на стуле. Он носил обычную одежду, без блокнотов, карт и свитков. Локальным Поисковикам не нужно записывать большое количество новых данных. Им хватало того, что держали в памяти.
Я пересёк вестибюль, достигнув больших стеклянных дверей, за которыми синело осеннее утро.
Посетители смотрели на мою одежду, перепачканную грязью и сажей.
— Наверно из этих, найдёнышей с поезда, — шепнул Поисковик кому-то. — Читал в газете, что они переживают психологическую травму. Не могут привыкнуть жить на открытом пространстве.
— Да, да, тоже читал. Поэтому и ходят в той одежде, что была на них во время житья в туннеле.
Я толкнул дверь и вышел под мелкий дождь. Прошёл через площадь и встал у палатки кофейни.
— Оттуда? — спросил продавец кофе, показывая пальцем вниз. Имея в виду, что я один из пассажиров поезда «Ташкент-Алматы-Новосибирск-Киев-Варшава».
Я неопределённо кивнул.
— Ничего, друг, всё будет хорошо, — успокоил продавец. — Тебе кофе? За счёт заведения.
Он принёс большую чашку и пару бутылок:
— Коньяк или виски?
— Коньяк.
— Правильно.
Я шмыгнул носом, сделал глоток ароматной горечи. Двойное тепло, от алкоголя и кофе, разлилось по желудку.
Глава 23. Обращение к другу
1
События тех дней, казалось, развивались стремительно.
Чудилось, что у меня нет времени чтоб сделать вдох, оглядеться и сделать выдох, как лавина новых происшествий несла меня дальше.
Но всё это было мелочью по сравнению с тем, что на самом деле было дальше.
Жизнь проходит наиболее быстро в те моменты, когда перестаёшь её замечать.
Жизнь пообещала «быть краткой», и сдержала слово.
Через полгода стремительной любви я и Алтынай жестоко разругались и наперегонки объявили, что бросили один другого. Потом сошлись, клялись в верности, и что ссоры больше никогда не повторятся.
Через месяц сказали друг другу «пока» и разошлись навсегда.
Алтынай уехала в Киев, где сначала была модельером в одном из Домов Моды, а после открыла собственную линию.
Подле Алтынай крутился Волька. Он не стал великим анимастером. Прославился тем, что некоторое время был мужем знаменитой модельерши, с которым она развелась через несколько лет, но продолжала жить с ним по привычке.
Ни он, ни она не писали мне и не отвечали на письма. Те кто уезжают, смотрят с высоты поезда на перрон, где топчутся оставшиеся.
Фрунзика судили и назначили пожизненное. Я не особо пристально следил за процессом. Пару лет спустя, блуждая по закоулкам Информбюро, наткнулся на стенд «Армиды». Был удивлён, что кто-то продолжает играть в информационных защитников мироздания. Было ясно, что это «новая гвардия» ибо «старички» умели хоть немного конспирироваться.
На одном из листков стенда прочёл, что, оказывается, сразу через месяц после вынесения приговора дело снова открыли без лишнего шума.
Были обнаружены «новые обстоятельства».
На листке крепилась вырезка из газеты. Большой заголовок
«Артемий Громыко — истинное лицо терроризма»
и фотография: растерянная физиономия солдата-дезертира, который скрывался в вагоне с контрабандой.
Статью не читал, ограничившись мнением анонимного армидовца: «Покровители Фрунзика, те самые высокопоставленные люди, что финансировали и прикрывали похищение поезда, не бросили исполнителя в беде. Постепенно отмазали Фрунзика от пожизненного срока, обставив всё так, будто главным идеологом похищения был несчастный Громыко»