– Джош?
– Да.
– Спасибо, что перезвонил.
Тот факт, что она обратилась ко мне как к Джошу, подтвердил мое предположение, что мы уже встречались, но не более того. Наверное, последним, кто называл меня полным именем – Егошуа, – был моэль, который делал мне обрезание. Все остальные зовут меня Джош. Наверное, я откликнулся бы и на «господина Ширмана», попробуй кто-нибудь назвать меня так, но это обращение тоже не пользовалось популярностью. Удивила меня скорее ее реплика: «Спасибо, что перезвонил». Люди обычно звонят частным детективам, как и зубным врачам, когда уже слишком поздно. Ко мне они приходят, если их жизнь начинает рушиться, и ненавидят меня уже за то, что им нужна помощь. В большинстве случаев хорошие манеры не входят в меню.
– Вы хотели со мной поговорить?
– Ты меня не помнишь, правда?
– У меня хорошая память на лица и плохая – на имена.
– Я дружила с твоей сестрой. Мы вместе служили в армии.
Мы оба замолчали. Моя сестра, Рони, вот уже больше десяти лет как прописалась в подземной квартире на кладбище Кирьят-Шауль. Продажный полицейский по фамилии Гольдштейн убил ее, испугавшись расследования, которое я вел. Гольдштейна с нами тоже больше нет. В нашу последнюю встречу мое колено прижимало его к земле, а в руке у меня был нож. Туда ему и дорога. Я не люблю тратить серое вещество на размышления об этом.
Напротив меня висят деревянные настенные часы. Я купил их потому, что они похожи на подарок от благодарного клиента. Сейчас я сжимал в руке телефонную трубку, смотрел, как бегут секунды, и ждал. На свете есть много людей, которые знают больше меня. Есть дети, которые лучше меня знают таблицу умножения, и домохозяйки, способные обыграть меня в шахматы. Но мало кто лучше меня умеет ждать.
– Зря я про это сказала.
– Зачем ты звонишь?
– Я думала, ты меня вспомнишь. Сама не знаю почему.
– Еще раз: зачем ты звонишь?
– Тебе о чем-нибудь говорит такое имя – Яара Гусман?
На контрольной панели моей памяти зажглась новая красная лампочка, но картинка все еще оставалась расплывчатой.
– Это твоя мать?
– Это моя дочь. О ней писали в газетах два года тому назад.
– Почему?
– Она пропала.
К нам присоединился еще один собеседник, хотя слышать его мог только я. Его беспокойный голос зазвучал у меня в голове, резонируя от стенок черепной коробки и постепенно переходя в вопль: «Отвечай односложно! Будь решителен! Будь холоден! Не задавай лишних вопросов! А главное, не связывайся с этим делом!»
– Ничем не могу тебе помочь.
– Ты меня даже не выслушал.
– Это дело не для частного детектива, а для полиции.
– Полиция его бросила.
– Так не бывает. Дела об исчезновении детей не закрывают.
– Нет, не закрывают. Они стоят в архиве открытые, и раз в месяц их переставляют с полки на полку.
Она разозлилась. Нет, не так. Когда она мне позвонила, она уже была на взводе. На самом деле она пребывала в этом состоянии уже много месяцев. Она растила в себе чувство злости и подогревала его, чтобы использовать в качестве движущей силы. Гнев, в отличие от радости, со временем не выдыхается. Не находя отдушины, он кристаллизуется.
– Я понимаю твои чувства.
– Избавь меня от этой пошлости.
Формально ее ответ не был криком, но за исключением громкости, в нем присутствовали все его элементы крика.
– Ладно, – признал я, – я сморозил глупость.
– У тебя есть дети?
– У меня даже аквариумных рыбок нет.
– Ты так и не женился?
– Я пытаюсь донести до тебя, что очень хотел бы тебе помочь, но мне нечем.
– Ты не знаешь всех подробностей. Ты даже имя моей дочери не вспомнил.
– Лишнее доказательство того, что я прав.
– Именно это Рони всегда про тебя говорила.
– Что говорила?
– Что ты себя недооцениваешь.
Я проиграл в нашем споре еще до того, как он начался, просто не сразу это понял. Силы были неравные. Я старался не вляпаться в серьезные неприятности, она – спасти свое дитя.
– Давай начнем с начала. Чего ты хочешь?
– Сперва – поговорить с тобой. Дай мне полчаса. Это ни к чему тебя не обяжет.