Магдалена осушила слезы и почти перестала роптать. Но, когда она крепко обнимала Кэтрин на прощание, самообладание покинуло ее.
— Да хранит тебя Господь, дорогая кузина! — всхлипывая, проговорила девушка. — Молюсь, чтобы мы вскоре с тобой увиделись.
После отъезда Магдалены Рай-Хаус как будто опустел, несмотря на присутствие в нем четырех шумных и болтливых кузин, Анны и Уилла.
Глава 3
1525–1528 годы
Снова наступило лето, а Кэтрин продолжала скучать по Магдалене, хотя уже привыкла к ее отсутствию. Они часто обменивались письмами, и, судя по ним, Магдалена постепенно осваивалась с новой жизнью, что и радовало, и расстраивало Кэтрин, ведь это означало, что кузина теперь не нуждалась в ней так, как раньше. В письмах Магдалены проявлялась ее новая опытность, и все чаще встречались упоминания «дорогого Ральфа». Самые последние послания были полны восторгов по поводу ее беременности. И Кэтрин поняла, что больше скучает тот, кого покинули.
В конце июля мать приехала домой и описала восхитительную церемонию возведения шестилетнего Генри Фицроя его отцом-королем в ранг герцога Ричмонда и Сомерсета.
— Королева была очень расстроена, — повествовала мать, пока они сидели в саду и пили компот. — Бедняжка, она обычно скрывает свои чувства, а король не выставляет любовниц напоказ, но так возвысить своего незаконного сына на глазах у всего двора, даровать ему королевские герцогства, — это было унизительно для нее, особенно притом, что сама она не родила ему сына. Он как будто говорил ей: «Смотрите, мадам, у меня есть сыновья».
— Сколько детей она ему родила? — спросила Анна.
— Восемь, по-моему, и только одна девочка выжила. Это страшная трагедия.
— Вот почему король и королева души не чают в принцессе Марии, — заметила тетя Мэри.
— Да, но она девочка, а женщина не может править, — заявил дядя Уильям. — Королю нужен сын, который будет его наследником.
— А королева уже вышла из детородного возраста, — тихо произнесла мать.
Кэтрин понимала безвыходность ситуации.
— И как поступит король?
Мод отодвинула стул в тень дерева.
— При дворе говорят, он готовит Генри Фицроя в короли.
— Но незаконный сын не может быть наследником, — ввернула тетя Мэри.
— Актом парламента любой человек по выбору короля может быть назначен его преемником, — парировал дядя Уильям. — А вот сделать так, чтобы этого мальчика приняли люди, — это другое дело.
— Думаю, он хочет постепенно приучить нас к этой мысли, — проговорила мать. — По словам королевы, его величество назначил к нему большую свиту, почти второй двор. Жаль, что во главе его не стоит ее собственный сын.
На следующий день дядя Уильям был срочно вызван ко двору и ускакал на юг. На той же неделе тетя Мэри торопливо вошла в учебную комнату, где мать занималась с младшими детьми французским, а доктор Кларк — со старшими риторикой.
— Прекрасная новость! — воскликнула она. — Уильяма назначили камергером двора герцога Ричмонда! Герцог станет президентом Совета Севера и поселится в замке Шериф-Хаттон в Йоркшире. Уильям будет возглавлять его двор. Это огромная честь, и кто знает, какие выгоды это принесет! — Тетушка была вне себя от восторга.
Кэтрин понимала: она надеется, что юный Ричмонд в один прекрасный день станет королем — благодарным королем, который наградит тех, кто хорошо служил ему, и невольно сама затрепетала от радости за дядю и свою семью. Это была честь, о какой большинство людей могут только мечтать.
Мать встала и обняла тетю Мэри.
— Он давно заслужил это! — ликуя, провозгласила она.
Юные Парры вскочили с мест и запрыгали от радости.
— Но есть и еще приятные новости, — продолжила тетя Мэри, показывая матери письмо. — Уильям получил место для Уилла при дворе герцога в качестве одного из мальчиков, назначенных к нему в компаньоны.
— Хвала Господу! — воскликнула мать, раскинула руки и снова обняла тетю Мэри, причем с такой страстью, какой Кэтрин никогда в ней не замечала. — Это превосходная новость! Дорогой Уильям, мне никогда не отблагодарить его. Такая прекрасная возможность для Уилла. У него появится много шансов отличиться. Его будущее теперь обеспечено надежнее, чем я могла рассчитывать. — По щекам матери заструились слезы. — Ты слышишь это, мой мальчик?