Эдвард встал и надел ночную рубашку. Оба они преклонили колени для молитвы. Потом Кэтрин вызвала Элинор, та помогла ей одеться и причесаться. С того момента, как женщина впервые поднимется с брачного ложа, она должна закрывать голову капором и носить его каждый день. Никогда больше не покажется Кэтрин на людях с распущенными волосами. Их красотой позволено любоваться только мужу.
Этот первый капор подарила ей мать. Он был в английском стиле, такие называли гейблами, так как они имели форму фронтона. Гейбл Кэтрин был из черного бархата, с длинными лентами-завязками и черной вуалью.
Хорошо, что первый день супружеской жизни новобрачная по обычаю проводила в уединении, а значит, — мысленно радовалась Кэтрин, — она не увидит, как отец будет расспрашивать Эдварда о брачной ночи.
— Я заставил его поверить, что все прошло хорошо, — сказал ей супруг, когда пришел обедать в их комнату. Вид у него был пришибленный, и Кэтрин захотелось с жаром уверить его, что ему нечего стыдиться и сегодня у них все получится, но Эдвард сменил тему. — Все шлют вам свои наилучшие пожелания. Некоторые гости уезжают сегодня, другие завтра.
Кэтрин вздрогнула, поняв, что среди последних будет и ее мать, которая отправится в путь рано утром.
После обеда, когда Эдвард уехал охотиться с несколькими гостями, в дверь постучали. Это была мать.
— Я пришла убедиться, что с тобой все хорошо. Эдвард как будто немного расстроен.
— Входите, — поманила ее рукой Кэтрин, и они сели у очага.
— Дочь? — вопросительно произнесла мать. — Все в порядке?
Кэтрин чуть задержалась с ответом: ей не хотелось нарушать свое обещание, нужно хранить их неудачу в тайне, — но наконец бодро ответила:
— Все хорошо.
— Дитя, ты забываешь, тебе меня не обмануть. Что-то неладно. Ты можете мне сказать?
— Нет, не могу, — ответила Кэтрин.
— Тут нечего смущаться. — Мать улыбнулась, неправильно поняв ответ дочери. — Я тоже была замужем. Эдвард сделал тебе больно или чем-то обидел?
— О нет! — воскликнула Кэтрин.
— Я так и думала. Скажи мне кто о нем такое, я бы не поверила. Но он исполнил свой долг по отношению к тебе?
Кэтрин не могла лгать матери. Однако и предавать мужа не желала, а потому сидела и молчала.
Мать взяла ее за руку:
— Я понимаю. Ты не хочешь позорить его. Но, моя дорогая, в этих делах часто все складывается не так, как ожидаешь. Думаю, иногда мужчине и женщине нужно время, чтобы стать единой плотью. Потерпи. Все будет хорошо, вот увидишь.
Кэтрин утешилась этим. И хотя она страшилась расставания с матерью, тем не менее, когда пришло время, собралась с духом, как подобает настоящей леди, и крепко обняла ее, не переставая улыбаться.
— Я люблю вас, моя дорогая матушка, — шепнула Кэтрин ей на ухо. — Господь да пребудет с вами!
Потом встала на колени, чтобы получить материнское благословение. Дав его, Мод забралась в носилки, которые проехали через гейтхаус и скрылись из виду.
Эдвард догадывался, что у его юной супруги на душе невесело. Кэтрин надеялась, он не подумает, будто это из-за его неудачи в постели, но пока решила не переживать из-за этого. Чтобы развлечь жену, Эдвард повел ее на чердак, где хранили старую мебель и другие ненужные вещи. Среди всего этого хлама Кэтрин с удивлением заметила кресло, поставленное на заваленный пыльными бумагами стол.
— Мой дед часто приходил сюда, — принялся объяснять Эдвард. — Ему было велено оставаться в своей комнате, но он ходил куда хотел и когда вздумает, не обращая внимания на запреты отца.
Кэтрин принялась разглядывать бумаги. Они были изрисованы щитами и исписаны каким-то каракулями. При внимательном рассмотрении оказалось, что перед ней прекрасные образцы геральдических знаков, выдававшие в изобразившем их человеке глубокое знание предмета.
— Неужели тот, кто нарисовал это, мог быть сумасшедшим? — озадаченно спросила Кэтрин.
— О, он был очень странный, — отозвался Эдвард. — Из всего, чем дед занимался, только это имело какой-то смысл, но он был как одержимый, вот почему отец пытался остановить его. И тем не менее дед почти каждую ночь поднимался сюда. Он жег свечи, и мы все боялись, как бы он не устроил пожар.
— А разве нельзя было поставить стол в его комнате?
— Нет, после того как он забаррикадировал дверь и три дня отказывался выходить из комнаты. — Эдвард помолчал и болезненно поморщился. — Он был лохматый и грязный, когда наконец согласился впустить нас. Отец и мать оба решили — больше никогда. Поверьте мне, Кэтрин, дед был странный. Люди его не интересовали. Он жил в своем собственном мире. Ему дела не было ни до кого, он не понимал, как огорчает родных своими чудачествами.