Я отвечаю не сразу. Помню, как Одри подошла ко мне в коридоре в первый день знакомства. Она была прекрасна в тот день. Я быстро обдумываю то, что сказал Мэйсон. Но все же мне кажется, что покинуть подругу в тяжелое время ради того, чтобы в памяти она осталась улыбающейся и веселой, неправильно. Мне кажется, Мэйсон и сам не верит в то, что говорит.
— Я еду, — говорю я тихим, отрешенным голосом.
— Я не уверен, что это верное решение.
— Но это мое решение, понятно?
— Понятно, — говорит Мэйсон.
— Тогда едем.
Проходя под аркой над входом в больницу, я начинаю волноваться. Кажется, я боюсь увидеть Одри, как будто в том, что она неминуемо и скоро умрет, кроется какая-то опасность. Но я всем сердцем чувствую, что должна ее увидеть.
Мы идем по коридорам, заходим в какие-то двери и пересекаем большой зал. Стены зала окрашены в приглушенные, но яркие цвета; одна стена целиком сделана из стекла, и помещение залито ярким светом. Обстановка призвана внушать человеку надежду, но на меня она действует прямо противоположным образом.
Мы идем в приемную отделения интенсивной терапии. В помещении полукругом стоят столы, как в комнате отдыха; возле телевизора — мягкие кресла, а вдоль стен — диваны. Мебель либо блекло-синяя — в такой цвет часто бывает окрашен рабочий стол, отображаемый монитором, — либо розовая, цвета мяса лосося. Помещение больше нашей подвальной лаборатории, но в нем всего пять человек: семья Маккин без Одри и мы с Мэйсоном.
Когда мы входим, Мэтт отрывает взгляд от окна и смотрит на меня. Лицо осунувшееся, поникшее, и лишь по выражению горя в глазах можно понять, что он испытывает. Хотя он и вел себя безобразно, когда мы виделись в последний раз, мне все равно хочется подбежать, обнять и сделать все, что в моих силах, чтобы его утешить. Однако прежде чем я успеваю додумать мысль до конца, Мэтт снова отворачивается к окну.
Миссис Маккин размешивает сахар в бумажном стаканчике с чаем; мистер Маккин ходит из стороны в сторону. Непонятно, кто сидит с Одри, но мистер Маккин объясняет Мэйсону, что утренние часы посещения больных окончены и нужно ждать вечера.
— Это плохо, — говорит Мэйсон, бросая взгляд на меня. — Когда начинаются вечерние часы? Дэйзи хочет увидеть Одри, — добавляет он приглушенным голосом.
Мистер Маккин смотрит на меня с грустной улыбкой.
— Боюсь, это невозможно, — говорит он, причиняя мне невыносимую боль, — в реанимационное отделение допускают только членов семьи.
— Ясно, — отвечает Мэйсон голосом бизнесмена. Мне в голову приходит иррациональная мысль: не мог ли Мэйсон позвонить мистеру Маккину заранее и попросить его сказать это. Конечно, это ерунда; я слишком хорошо знаю Мэйсона, он не стал бы так поступать. В машине он пытался меня отговорить, но делал это для того, чтобы защитить меня.
Чувствуя себя бессильной и опустошенной, я, выбрав кресло в противоположном углу, подальше от Мэтта, падаю в него.
Мужчины о чем-то разговаривают приглушенными голосами. Время тянется ужасно медленно. Я старюсь не слушать, но все равно понимаю, о чем они говорят: Мэйсон спрашивает мистера Маккина, чем он может помочь. Он даже предлагает Мэтту психологическую помощь. Меня это бесит, хоть я и понимаю, что Мэйсон лишь следует легенде. Я кусаю себя за большой палец. Мэтт смотрит в окно. Мужчины обмениваются рукопожатиями. Миссис Маккин сидит, уставившись на дно стаканчика с чаем.
— Я отвезу тебя домой, говорит Мэйсон, подходя ко мне.
— И все?
— Да, и все.
Чувствуя себя изможденной и переполненной ненавистью к больничным правилам, я, едва войдя в дом, бегу в спальню, где бросаюсь на кровать и зарываюсь в простыни. Вскоре в комнату приходит Мэйсон. Он садится на кровать и гладит меня по ноге, потом убирает руки и кладет их на колени.
— Дэйзи, ты не хотела бы вернуться в Сиэтл и провести еще несколько дней с Меган?
— Я хочу остаться здесь, на случай, если что-то изменится, — отвечаю я.
— Это практически нереально.
— И все же.
— Я думал, общество Меган позволит тебе прийти в себя — говорит Мэйсон. — Мне кажется, вам весело вместе. А я тем временем помог бы Кэйси…