Огонь костра красными пятнами сверкал на брезентовой палатке.
Один пионер, повидимому, что-то рассказывал, а другие его слушали.
Они слушали с таким вниманием, что не заметили Андрюшу. Когда рассказчик кончил, один из них вдруг сказал:
— Эге! Кто это?
— Я, — сказал Андрюша, — Андрей Стромин. — И подумав прибавил. — Гражданин.
Все рассмеялись.
— Ты что ж, из здешней деревни?
— Нет. Я издалека. Из города Алексеевска.
— Как же ты сюда-то забрел?
— А тятька у меня помер, ну, я в город и приехал… А теперь я бездомный… Должности мне в городе не вышло.
Про Чортова Андрюша рассказать не решился. „Еще убьет чорт. Скажет, разболтал про него“.
— Что ж, ты один теперь?
— Один, как есть… Такое положение, прямо даже не знаю.
— Картошки не хочешь ли?
— Хочу. Спасибо. Просто такое положение… А вы тут что ж в лесу-то?
— Мы пионеры. В лагерь приехали. Слыхал про пионеров-то?
— Слыхал. Ишь, много вас. Весело?
— Нас, брат, шестьдесят человек.
— Вам хорошо.
В тоне его голоса послышалась грусть.
Пионеры молчали.
— А что, ребята, пусть с нами поживет.
— Ладно! Дело! — раздались голоса.
— Товарищ Смирнов, можно это? — обратился пионер (тот, который рассказывал) к какому-то постарше, с усиками.
— Можно, конечно; разумеется, если он поведет себя, так выразиться, достойно.
— Я ничего, не балуюсь! — смущенно сказал Андрюша.
— Отец-то кто был?
— Столяр.
— Член профсоюза?
— А то нет… Без этого невозможно.
— Ну, гражданин Андрей Стромин, оставайся с нами.
— Пионеры — братья всем пролетарским детям.
У костра было очень уютно и весело.
— Ишь ты, — сказал Андрюша, захлебываясь от удовольствия, — то никого не было, а то шестьдесят братьев. Вот это дело. А я много песней знаю — смешных. От отца перенял.
— А как ты сюда в лес-то попал?
— Запутался… на дачу поехал… на должность… а вышло вот как…
Он вздрогнул.
— А ну их! — и отмахнулся. — А тебя как звать? — спросил он рассказчика.
— Меня — Коробов Иван.
— У нас был в Алексеевске Коробов, только тот на тебя не похож… У того одного глазу нету, на удочку наткнулся.
— Погоди. Может и я еще наткнусь.
Опять все рассмеялись.
— А что, ребята, пожалуй поболтали, да и ладно. Спать пора.
— Коробов дежурный. Ночь была теплая и ясная.
Вдали на небе вдруг заполыхал какой-то розовый отсвет.
— А ведь это пожар, ребята. Горе! Сейчас сухо.
— Да.
— Это далеко… За рекою…
— Нет, ближе…
— А может и не пожар, а так, зарница.
— Сказал!
Андрюше не впервой было ночевать под открытым небом. Он не пошел в палатку, а лег тут же на сложенный брезент, подложив под голову руку.
— А где ж твои вещи?
— А у меня все вещи пропали. В Москве свистнули. Теперь нет вещей. Денег вот всего одна трешница. И то… такая…
— Вот настоящий, значит, пролетарий. Ну, дрыхни.
Андрюше очень хотелось спать, но он нарочно старался не засыпать подольше: уж очень приятно ему было. То никого, а то шестьдесят братьев.
Он долго видел лицо Коробова, освещенное костром.
— Коробов, а Коробов, — прошептал он.
— Ну?
— Дружиться будем?
— Ладно, спи уж! — отвечал тот, усмехаясь, — расчувствовалась… деревня.
VI. ТАИНСТВЕННЫЙ ОГОНЕК
Сенокос был в полном разгаре.
Косы весело поблескивали на жарком солнце.
Выдалась знатная погода для покоса. Словно по заказу.
С тихим шелестом ложилась разросшаяся трава. Иногда кровью брызгала из нее земляника. Некогда было нагибаться, а то хорошо бы съесть кисленькую ягодку: жарко.
Поле тянулось далеко, далеко, до самого конца все поле.
И среди поля одна-одинехонька столетняя сосна.
По небу бегут и на бегу тают беленькие облачка.
Хорошо!
Среди красных и синих мужицких рубах серые куртки и красные галстуки пионеров. Пионеры помогали убирать сено.
— Эй ты, снегирь, чего траву топчешь?
— Виноват, я думал скошено.
— Виноват. Городская штука, не понимает.
Весь день косили, кончили, когда уж солнышко легло на самые верхушки березок.
— Ну, что, Андрюшка? Поработали сегодня?
— Поработали, Ванюшка, поработали.
— Пожалуй, и до лагеря пора.
— Пожалуй, и до лагеря.