За стойкой бара.
На многолюдной вечеринке он пробрался за стойку бара, чтобы смешать себе скотч с содовой. Его рука лежала на бутылке скотча, пустой стакан стоял рядом. Бармен, невысокий человек в бежевой форменной куртке с золотыми пуговицами, вежливо просит К. вернуться на другую сторону стойки, на ту, с которой подходят клиенты. «Пусти сюда хоть одного,- говорит бармен, - так они все набегут».
Читая газеты.
Его реакции не поддаются систематической каталогизации.
Случается, что какая-нибудь заметка приводит его в неописуемый восторг, какой-нибудь анекдот, ну, скажем, про пожарника, который пригнал свою машину с бьющей все рекорды скоростью по неверному адресу. Такие заметки он вырезает и носит в кармане, чтобы развлекать своих друзей в подходящие моменты. Другие сообщения доставляют ему гораздо меньшее удовольствие. Какое-нибудь описание землетрясения в Чили с тысячами погибших и оставшихся без крова может омрачить его на неделю или больше. Он запоминает ужасную статистику, цитирует ее везде и всюду, каждый раз озабоченно добавляя: «Мы должны что-то сделать». Эти слова подкрепляются делами, иногда - в считанные часы после события. (С другой стороны, эти две разновидности реакций могут иногда необъяснимым образом меняться на обратные.)
Более тривиальные аспекты повседневной хроники пробегаются вполглаза. Читая, он почти непременно барабанит пальцами по столу. Он получает двенадцать газет, но только четыре из них воспринимает всерьез.
Отношение к работе.
«Иногда мне начинает казаться, что я вообще ничего не могу. Вот она - работа, горы работы, но эти горы кажутся мне непреодолимым препятствием, чем-то далеким и неприступным. Я сижу и смотрю, раздумывая, с чего бы начать, за что взяться. Я беру какую-нибудь бумагу, пытаюсь ее читать, но мои мысли отсутствуют, я думаю о чем-то совершенно другом, я не могу ухватить сути написанного, документ кажется бессмысленным, лишенным какого-либо интереса, не имеющим отношения к человеческим проблемам, совершенно безжизненным. Затем, через час или буквально в следующую секунду все вдруг меняется: я осознаю, что нужно не думать, а делать, броситься в гущу накопившихся дел и разбираться в них последовательно, сперва одно, затем другое, что мне всего-то и надо - двигаться постепенно, шаг за шагом, неустанно вспахивая эту залежь. У меня пробуждается интерес, я оживляюсь, я работаю очень быстро, я дрожу от возбуждения, просто поразительно, как это все эти вещи могли казаться мне скучными и безжизненными».
Ночуя па камнях безвестных городов (Рембо).
К. (до боли знакомая, чуть сутуловатая фигура) бредет по улицам маленького французского, а может и немецкого, городка. Магазинные вывески написаны на языке, изменяющемся, если получше присмотреться, к примеру, MOBEL превращается в MEUBLES, а горожане с загадочной виртуозностью общаются на смеси языков.
К. очень заинтересован, он внимательно изучает все окружающее: магазины, товары на витринах, одежду прохожих, темп уличной жизни, самих горожан, задумывается об их нуждах. Сколько воды потребляют они на душу населения?
«На Западе познания приобретаются по большей части за ленчем. За ленчем у людей развязываются языки».
Беспокойные взгляды официантов.
Высокий лысый повар, белый фартук и белая футболка, улыбается сквозь брешь в стене.
«Почему этот повар смотрит на меня?»
Городской транспорт.
«Транспортные проблемы наших городов и быстро расширяющихся пригородов являются самыми неотложными и самыми запущенными из транспортных проблем, стоящих перед нашей страной. В этих районах с их высокой плотностью населения и промышленности люди вынуждены полагаться на транспортную систему одновременно сложную и недостаточную. Трудности, порожденные устарелым оборудованием и растущими нагрузками, могут показаться неразрешимыми, а существующие методы борьбы с этими трудностями не сулят особых облегчений».
К., проникнутый печалью.
Он слышит, как где-то, в другой части здания, играет радио.
Невыносимо печальная музыка то доносится (едва- едва) до его ушей, то полностью поглощается стенами.
Он включает свой приемник. И - вот она, по его собственному приемнику, та же самая музыка. Звуки запивают комнату.
Оттавский Карш.
«Мы послали человека к оттавскому Каршу, чтобы сказать ему, как мы восхищаемся его работами. Особенно, ну я не знаю, этой, с Черчиллем, и, ну вы знаете, этой, с Хэмингуэем, ну и вообще. И мы сказали ему, что хотим организовать сеанс для К., где-нибудь в июне, если это его устроит, и он сказал да, это будет о'кей, июнь будет о'кей, и где мы хотим, чтобы снимать, здесь в Нью- Йорке или где. Ну, это в общем-то была проблема, ведь мы не знали еще точно, какое расписание будет у К. на июнь, это только еще обсуждалось, так что мы навскидку сказали Нью-Йорк, где-нибудь в районе пятнадцатого. И он сказал, что о'кей, что он сможет. И он хотел знать, сколько времени будет отпущено, а мы сказали, а сколько времени вам надо? А он сказал, что не знаю, бывает по-разному, это зависит, кого снимаешь. Он сказал, некоторые люди не могут усидеть спокойно, все время вертятся, и тогда трудно сделать верный снимок. Он сказал, на каждом сеансе бывает один снимок, ну, вы понимаете ключевой снимок, верный снимок. Он сказал, что придется посмотреть потом, по ходу дела».