К нам подошла официантка.
— Я вас слушаю.
Уставилась поверх наших голов, нацелив заточенный карандашик в блокнот.
— Бутылку минеральной и… яичницу, — поспешно ответил Кропотов.
— А мне чего-нибудь покрепче, — попросил я.
У меня сильно зашибал отец, зато я всю жизнь был примерным трезвенником, выпивал по большим праздникам. Сейчас меня тоже начинало охватывать ощущение если не праздничности, то, во всяком случае, исключительности минуты.
— Водки не держим. Коньяк «Пять звездочек», — сообщила официантка.
«Пять звездочек», наверно, дорого, хватит ли денег? — подумал я и тут же про себя усмехнулся: — А придется ли еще расплачиваться-то?»
Передо мной сияло кафе — травянисто-зеленый пластик пола, белые стены, крапленные черным под бересту, желтые спинки стульев, маслянисто-темная стеклянная стена, кое-где матово отпотевшая. Здесь?! Здесь скоро начнется паника, девица в канареечном свитере, что сидит ко мне спиной, истерично закричит, а сельскому командировочному, вернувшись домой, будет что порассказать. Я почувствовал медный привкус во рту.
— Так берете или нет коньяк? Второй раз спрашиваю.
— Не берет, — вдруг решительно сказал за меня Кропотов. — Сегодня мы, красавица, пьем минеральную. Еще бутылочку боржому и яичницу.
Я не стал спорить, и официантка, устало покачивая бедрами, удалилась.
— Не рассчитывайте споить меня. Не выйдет! — заносчиво произнес Кропотов.
— А ежели я собирался пожить напоследок?.. — усмехнулся я. — Вам, наверное, безразлично, какого?..
— Нет, не безразлично! Не хочу иметь дело с невменяемым. Еще раз напоминаю — здесь суд! Суд беспристрастный и праведный!.. — Запальчиво и с пафосом.
— Ладно, не будем ссориться по мелочам, к делу! Начинайте свою обвинительную речь, — я уселся поудобнее и уставился на Кропотова.
Он снова пошевелил пакет на столе, скользнул по мне тусклыми, словно оцинкованными глазами, заговорил:
— Начну с того, что вам, наверное, не обязательно даже знать. Мой отец… Он и в самом деле месяц служил полицаем.
Я пожал плечами. К чему мне теперь эта чужая новость двадцатилетней давности.
— И все это время он был связан со своим партизанским отрядом. Командир отряда жив, недавно выступил в печати, упомянул добрым словом моего отца. Да! Налицо документ! Вот эта газета!.. — Кропотов картинным, отработанным жестом полез во внутренний карман своего замусоленного пиджака.
Я остановил его.
— Верю, что невиновен. Дальше.
Кропотов взвился:
— Не виновен! Ишь как легко! Вы бы тогда так вот пели!
— Ни тогда, ни теперь не брал и не беру на себя судейских полномочий.
— Вот именно, на себя не брали, а меня заставили осудить.
— Не заставлял, скорей, советовал.
— А что такое совет учителя? Не осудишь — погибнешь, осудишь — будешь благоденствовать. Что это, как не своеобразное духовное насилие опытного и искушенного над неопытным?!
И меня взорвало:
— Послушайте, вы! Бывший Сережа Кропотов! Уж если вы взялись судить, то судите, а не занимайтесь художественной подтасовкой. Я насильник? Как же! Я ведь тогда действовал из желания навредить вам, а не принести пользу.
Его глаза вдруг заблестели, щеки затряслись, он захлюпал влажным смешком.
— Хе-хе! Вам не стыдно говорить о пользе? Хе-хе!.. — И выпятил грудь. — Взгляните на меня! Взгляните внимательней! Не отводите взгляда!.. Видите, я в славе, я в почестях, я в богатстве! Мне пошла на пользу ваша высокая и бескорыстная забота! Вы меня облагодетельствовали!..
Мне начинал действовать на нервы этот краснобай.
Я спросил:
— Хотите взвалить ответственность на меня за свои неудачи? Вы бы и без меня стали тем, кто есть.
Кропотов, бывший мой ученик, будущий мой убийца, минуту пробыл в задумчивости, наконец сказал важно и миролюбиво:
— Вот это-то мы и должны выяснить — стал бы я без вас… Итак, вы уговаривали меня отмежеваться от отца… А знаете ли вы, кто вам помогал в этом?
— Знаю, ваша мать.
— И не только! Мой отец тоже! Мой отец был величайшей души человек! Он считал: жизнь его безнадежно изломана войной, ему уже не прибудет и не убудет, самое страшное, если покалечат еще жизнь сыну… Словом, он был ваш верный, ваш горячий союзник!..
— Значит, вы с таким же успехом можете повесить свое обвинение на отца, как и на меня, — заметил я.
И он вдруг бурно восторжествовал: — Ага! Я этого ждал! Я ждал этого!.. Прячетесь!..
— Прячусь? От кого?
— От своей совести. Ишь как, с моим отцом одинаков!.. — Кропотов подавился смешком и расправил плечи, холодно взглянул на меня оцинкованными глазами. — Вы помните то собрание?