Дамы сошли после полудня, на их место сели молодожены, мы быстро свели дружбу с новобрачной, и ее муж послужил мне некоторой защитой.
В Алсайнтун поезд прибыл в шесть вечера. Мои новые знакомцы были столь милы, что прошли со мной к расписанию, узнать, когда поезд на Байроканд, а затем пригласили остаться у них до утра.
Назавтра с попутчиками мне повезло меньше. Семейство с ребенком занималось само собой, они ни разу не глянули в мою сторону. Пожилая пара сразу же задремала, и два молодых человека принялись меня разглядывать самым бесцеременным образом. Они перешептывались, кидая на меня оценивающие взгляды, пока один не решился ко мне обратиться: — Какая милая девушка путешествует в одиночку. Я уверен, она согласится составить нам компанию. Мы выходим в полдень и настоятельно приглашаем вас к нам присоединиться. Мы просто не можем оставить даму без внимания. — А придется, — в тон им ответила я и посмотрела на крючок на боковой стенке. Молодые люди проследили за моим взглядом, и я разогрела его кончик до отчетливой красноты. — Вас здесь поджарить, или выйдем на перрон? — Магичка, — выдохнул второй. — Предупреждать надо. — Я и предупреждаю, — пожала плечами я и отвернулась к окну.
Больше меня никто не беспокоил.
Вместо молодых нахалов в наш вагон вошла дама средних лет с компаньонкой. Они быстро поняли, что я еду одна и одинаково сморщили носы при таком непотребстве, а когда я сняла капор, который надевала, чтоб размять ноги на перроне, и вовсе обдали ледяным презрением. Я лишь улыбнулась самой себе.
Вечером я сошла в Байроканде. После найма кэбрио до университета у меня осталось всего три медяка.
Документы сгинули на "Сирене", и мне пришлось закатить у ворот университета форменный скандал. Возвращавшиеся из города студенты меня узнали, убедили охрану не вызывать стражу и побежали искать припозднившихся профессоров. В сгустившейся тьме гудящая толпа проводила меня в женский корпус. Все жаждали услышать историю моего воскрешения, но я пообещала, что завтра после занятий буду ждать в холле инженерного корпуса всех желающих.
Комендантша порывисто обняла меня, хоть раньше за ней таких нежностей не водилось, и выдала ключ. В своей комнате я осела на пол и издала победный вопль. Дома! Я дома! Я! Дома! Теперь все будет хорошо! Иначе и быть не может!
Я опоздала к началу занятий на целый месяц, что означало исключение, но ректор своим указом восстановил меня, взяв обещание нагнать все за две неделе.
Восстановление документов, изучение чужих записей, чтение учебников, две работы, которые остальные уже сдали, и, собственно, учеба — мне не пришлось скучать.
Через три дня после приезда мне передали письмо, которое некто оставил в будке охранников.
Я вскрыла конверт.
"Виола, прости меня. Я слишком давно имею дело с преступниками и с их соратниками, с осведомителями и свидетелями, и по большей части из не самых изысканных слоев общества. Я совершенно позабыл, как обращаться с людьми, когда я не расследователь Белт, а просто Стивен — друг и приятель. Я забыл, как видеть в других людях не задачу, которую нужно решить, а человека, чьи чувства можно ранить. Я искренне старался тебе помочь, но делал это столь неуклюже, что ты поспешила избавиться от моего общества, как только это стало возможным. И только теперь я понял, как мне было ценно твое доверие, которое я так бесцеремонно обманывал.
Я приехал в Байроканд и навел справки о тебе. Мне сообщили, что ты благополучно добралась до университета, и тебе позволили продолжить учебу. Я благодарю Звезды за то, что были благосклонны к тебе и уберегли в дороге. Я закончил здесь дела и сегодня же возвращаюсь в Шалпию. Обратный адрес я не оставляю. Я знаю, что ты не захочешь мне писать, но оставив тебе такую возможность я буду беспрестанно ждать письма, которое никогда не придет.
Удачи тебе.
Стив."
Внутри что-то перевернулось, но я приказала этому чувству замолчать. Стив — бесстыжий нахал и наглец, и хорошо, что мы больше не увидимся. Он спас меня на корабле, он ездил со мной освобождать Риви, но я помогла ему закончить дело, и я ему теперь ничего не должна. Мы больше не увидимся. Никогда. Никогда. Демоны, почему в груди растет ком обиды на таковое положение? Я ведь сама этого хотела.
Я припоминала все моменты, когда Стив меня смущал и возмущал, и в образе карманника, и когда я узнала его настоящего. Но воспоминания действовали не так, как хотелось бы. Кусок полотна, который протягивал мне в трюме Стив, вызывал теплый прилив благодарности за заботы. Его выигранный поцелуй приводил меня в трепет, и где-то глубоко зарождалось сожаление, что поцелуй был таким коротким.