Однако лишь упоминание этого имени заставляло его испытывать глубокое волнение, и он с грустью подумал, что Сантер испытывает при этом такие же чувства. Хотя до сих пор они и словом не обмолвились о своей любовной привязанности, однако каждый из них с болезненной уверенностью чувствовал, что друг его любит женщину и что за одну ее улыбку готов отдать жизнь.
— ...я хотел поговорить с тобой о Жернико, — неожиданно закончил Перлонжур.
— Вот как! — отозвался Сантер, удивленно поднимая брови.
— Ты уверен в том, что это было именно его тело?
— Конечно же, уверен.
— И ты собираешься сообщить об этом Асун... его невесте?
— Да, — глухо ответил Сантер.
— А ты не подумал, что, поступив таким образом, ты доставишь ей страдания?.. А?
— Кому это я доставлю страдания?
— Асунсьон.
— Нет, не думаю.
После этих слов наступило молчание. Оба друга, казалось, набирали сил для дальнейшей борьбы.
— Ты неправ, — тихо сказал Перлонжур. — Не рано ли ей знать об этом?..
— Нет, не рано. Я сейчас как раз направлялся к ней. Асунсьон пора узнать о том, что она свободна...
— Знаешь, если она действительно любила Марселя то, думаю, что свободной она станет не скоро!
— Но ведь нельзя же питать любовь к умершему.
— Ты ошибаешься. Некоторых умерших любят гораздо сильнее, чем живых.
При этих словах щеки Сантера вспыхнули:
— Ты говоришь это в расчете на меня?
— Я не понимаю...
— О! Только не нужно разыгрывать дурочку! Ты привел меня сюда лишь затем, чтобы поговорить о ней. Именно это ты и намерен был сделать, когда только что остановил меня на улице. Но тебе не хватило смелости начать этот разговор, правда? Или, быть может, откровенности?.. Ну, тогда я скажу вместо тебя. Я-то ведь не боюсь этих слов. Короче, ты любишь Асунсьон.
— Да. — прошептал Перлонжур.
— Но я ее тоже люблю! Я люблю ее — нужно ли тебя в этом убеждать, люблю больше жизни!.. Если бы только знал, насколько больше своей жизни!..
— Конечно, Жорж, иначе это нельзя было бы назвать любовью.
— Я полюбил ее с самого первого дня, с тех пор как впервые увидел ее, когда она пришла ко мне, узнать новости о Марселе...
— А я, — сказал Перлонжур, — полюбил ее с того дня, когда похитили Марселя, когда я вместе с тобой вошел в квартиру и увидел ее, лежащую на полу в обмороке... Я полюбил ее, ты понимаешь, еще не видя ее лица...
— Но ведь я полюбил ее раньше тебя! — искренне воскликнул Сантер.
— А я, — ответил на это Перлонжур, — люблю ее с тех пор, как я вообще впервые стал думать о женщинах.
Воцарившееся враждебное молчание явно разделяло двух друзей. Только что произнесенные слова полностью подтвердили все их опасения и смутный страх, усугубив таким образом размолвку. Что же теперь делать? Что будет с их такой чистой братской дружбой?
— Мы не виноваты, что оба любим ее, — задумчиво произнес Сантер.
— Но и она в этом тоже не виновата! — ответил Перлонжур.
— А ты... ты часто с ней виделся?
— Не так часто, как ты.
Этот ответ наполнил радостью душу терзаемого ревностью Сантера. Помимо воли он видел в друге лишь третьего лишнего, этакого непорядочного соперника. И снова помимо воли он считал себя обладателем, в некотором роде имеющим право первенства на молодую женщину. До возвращения Жернико он не питал никаких надежд, а лишь молча страдал, даже не предполагая, что самой судьбой будет угодно встать на его сторону. Теперь же он даже не помышлял о том, чтобы уступить Асунсьон кому бы то ни было. Что же касается Перлонжура... Ну что ж! Теперь настал его черед молча страдать!..
— Мне жаль тебя! — сказал Сантер.
— Тебе жаль меня?.. Это почему же? — искренне удивился Перлонжур.
Он вспомнил редкие моменты, проведенные наедине с Асунсьон, слова, произнесенные тихим, дрожащим голосом, каким обычно переговариваются в храме. Но с особой отчетливостью Перлонжур вспомнил смех, прекрасный жемчужный смех Асунсьон, когда, дурачась, он, встав на одно колено и прижав руки к сердцу, пропел ей эту маленькую песню:
Любите меня не так, как деньги.
Которые меняют на рис.
Любите меня, как крошку-краба:
Его съедают целиком с лапками.
Он наклонился к Сантеру с вопросом:
— Тебе когда-нибудь удавалось рассмешить ее?
— Нет, — честно признался Сантер. И неожиданно почувствовал себя глубоко несчастным оттого, что ему никогда, не удавалось ее рассмешить, а вот Перлонжуру...
— Ты думаешь, она любит тебя? — запинаясь, спросил Сантер.
— Я не смею на это надеяться.
Этот ответ окончательно вывел Сантера из себя. Вот если бы Перлонжур задал ему подобный вопрос, то он ответил бы: «Я не знаю!» Почему же Жан отвечает иначе?
— Совершенно верно! — воскликнул Сантер. — И не надейся на это. Она никогда не полюбит нас: ни меня, ли тебя.
— В любом случае... — тут Перлонжур выдержал паузу. — Выбор, естественно, остается за ней.
Сантер с ужасом посмотрел на своего друга. Выходит, он чувствует себя настолько уверенно, что даже не опасается будущего выбора?
— Ты беден: — резко бросил он.
— Увы! Я и сам это прекрасно знаю! А ты — богат... Сантер закусил губу: его выпад был достойно парирован.
— Не переживай, — продолжил Перлонжур, — в мои намерения не входит брать свои слова, сказанные тебе при нашей первой встрече, обратно. Мне не нужны ни твои деньги, ни деньги наших друзей... Я буду работать! Да, я буду работать! Ты знаешь, до сих пор мне ничего не удавалось... Но во имя Асунсьон теперь я хочу попытать счастья... Извини меня, дружище...
Сантер неожиданно растрогался:
— Тебе не за что просить у меня прощения! Было бы несправедливо, если бы один из нас пожертвовал собой, тем более, если бы это сделал ты... Только, видишь ли, я тоже хочу попытать счастья.
Перлонжур согласно кивнул головой. Он чувствовал себя несчастным оттого, что впервые в жизни не смог предаться столь свойственному порыву великодушия. А ведь прежде с какой веселостью, с каким глубоким внутренним удовлетворением он устранялся с пути всех своих друзей. Он был из той породы людей, которые испытывают гораздо большую радость отдавая, нежели беря. Однако в данной ситуации...
— Я, наверное, вел себя глупо? — спросил Сантер. — Я был очень зол на тебя, дружище, и даже ненавидел тебя, понимаешь? Я сказал себе...
Сантер не сразу решился окончить начатую фразу.
— ...я сказал себе, что за Жернико, возможно, последует твоя очередь стать жертвой таинственного убийцы... Я ревновал тебя и до сих пор еще ревную... Но ты должен понять...
— Я понимаю, — сказал Перлонжур. — Я тоже не представляю себе жизни без этой женщины...
Оба чувствовали себя уставшими, словно после длительной утомительной ходьбы. Несмотря на столь откровенное объяснение, они старались не глядеть друг на друга, а тем более не смотреть прямо в глаза. Сантер осушил свой стакан минеральной воды и закурил сигарету. Несмотря на то, что его одолевало сильное желание встать и уйти после всех этих признаний, такой поступок казался ему трусливым и неблаговидным. Что же касается Перлонжура, то он потянулся в карман за последним выпуском газеты, купленной им в ожидании Сантера.
Половину первой страницы занимала статья, иллюстрированная множеством фотографий:
«УБЕР ХАРДСОН ПЕРЕСЕК АТЛАНТИКУ,
Его прибытие ожидается сегодня, во второй половине дня в аэропорту Е...»
Бросив мельком взгляд на эту статью, Перлонжур подскочил на месте с криком:
— Тиньоль!.. Жорж, посмотри, это же Тиньоль!..
— Что ты говоришь?..
Сантер вырвал из рук Перлонжура газету. У Жоржа перед глазами прыгали слова статьи.
«Самолет Хардсона взлетел после двух неудачных попыток. При первой попытке взлета самолет пролетел около 150 шагов...».
— Ты посмотри на фотографии! — вопил Перлонжур. — На вторую и третью фотографии!
На одной был изображен стоящий возле своего самолета летчик, на второй он же был сфотографирован по пояс.
— Да, — сказал Сантер, — никаких сомнений быть не может: это Тиньоль.