«Гамба будет сожжен в четверг вечером», – написал кто-то мелом на пустовавшем рекламном щите. Надпись поспешно смыли полицейские. Затем полуофициально правительственная газета была все же вынуждена сообщить об угрозе, а на следующий день (значит, накануне событий) официальная правительственная газета полуофициально полуотрицала ее. Ничего необычного, ничего страшного. Такие сообщения только давали народу повод судачить о них, забывая на время жалобы по поводу дороговизны хлеба.
Автомобиль генерала Алмеды остановился перед домом Вдохновителя. До недавнего времени особняк принадлежал архиепископу, но Гамба своевременно конфисковал его, подгадав момент перед самым подписанием конкордата. И архиепископ, не желая, чтобы личные обиды стали причиной раздоров в обществе, покорно подчинился. Он выдвинул только одно условие. Мощи святого Таддеуса Великолепного, покоившиеся в алтаре-саркофаге, установленном в его частной часовне, должны быть перенесены в главный городской собор. Гамбу мало интересовали святые мертвецы. Он милостиво разрешил архиепископу забрать свой алтарь, а сеньоре Алмеде поручил вырезать и водрузить на то же место новую гробницу – точную копию прежней. Вдохновитель, видите ли, считал необходимым слыть покровителем искусств и древностей, а личная часовня архиепископа хранила немало ценных и весьма любопытных предметов. Гамба оставил их в часовне, хотя мессы там уже не проводились и конкретного назначения помещение не имело. Зато остальная часть дома ему подошла идеально после того, как бригада строителей проверила и убедилась в отсутствии потайных подземных ходов (кто их знает, что у них на уме, у этих святых отцов?). Сам он поселился в анфиладе комнат верхнего этажа, почти полностью отрезанных от остального дома, если не считать единственной лестницы, вход на которую снизу закрывала массивная дубовая дверь. Перед ней днем и ночью несли вахту охранники – не солдаты регулярной армии, а те самые вооруженные сторонники, приведшие Гамбу к власти, которым присвоили внеочередные воинские звания.
Их командир, капитан Варкос, отсалютовал генералу и пожал руку доктору Лунаро, сопровождавшему Алмеду.
– Вдохновитель, как вам известно, распорядился не беспокоить его, – сказал Варкос. – Вас, генерал, я должен пропустить наверх, поскольку вы тоже принимаете парад войск, выйдя на балкон. Относительно доктора Лунаро указаний не поступало, но…
– Не беспокойтесь обо мне, – вмешался доктор, – подожду внизу и выкурю с вами, капитан, по хорошей манильской сигаре. Я не ношу мундира и не принимаю парадов. К тому же стал слегка толстоват и не слишком хорошо смотрюсь на публике. Вы ведь задержитесь там ненадолго, генерал?
– Я останусь там, пока будут проходить солдаты, а это займет не более четверти часа. Затем Вдохновитель выступит по радио с краткой речью на одну или две минуты. Я спущусь сразу по ее завершении. Вы слышали мое выступление при открытии монумента, капитан?
– Мы все как один! Но у нас здесь очень плохой радиоприемник. Хотелось бы иметь ту же модель, что стоит у Вдохновителя наверху. Тогда бы мы не упустили ни единого слова. До встречи, генерал.
Сравнивайте как угодно нашу эпоху с давно минувшими временами, но мы уж точно подняли на небывалую высоту искусство театральных эффектов. Те из вас, кому по душе грубый прием яркой подсветки старинных зданий, должны непременно посетить Магнолию – страну, славившуюся в древности необычайными достижениями своих архитекторов, но ныне превратившуюся в царство дурного вкуса. Пока полк проходил торжественным маршем по главной улице Сан-Таддео, бывшая резиденция архиепископа с трудом различалась в темноте: при свете уличных фонарей был виден лишь первый этаж. Но стоило раздаться команде: «Равнение напра-во!», как весь величественный фасад осветился лучами мощных прожекторов, выявив тонкую резьбу по камню, глубокие амбразуры окон, но особо выделив балкон, на котором стояли знакомые всем фигуры Гамбы и генерала, салютовавших своему воинству. Путь на этот балкон пролегал через ту самую часовню, поскольку архиепископ когда-то по религиозным праздникам посылал благословения собиравшейся внизу толпе. Теперь же балкон превратился в декорацию для политического кукольного спектакля, который неизменно требуется всем тиранам, помогая удерживаться у власти. В течение десяти минут под балконом проходили шеренги воинов – эта уже не раз использованная картинка красовалась на виду у всех, – затем яркий свет отключали, и улица Первого апреля (названная так в честь даты Освободительной революции) приобретала обычный мрачноватый и неряшливый вид.