Харбов подумал и посмотрел на Николая Третьего. Тот притомился и в ожидании молока клевал носом.
— Коля, — сказал Харбов, — придется идти в разведку.
Коля маленький вздохнул, но беспрекословно встал из-за стола и вышел. Он вернулся минут через пятнадцать. Мы уже ели, когда он молча вошел, сел, взял ложку и стал хлебать из общей миски.
— Ну? — спросил Мисаилов.
Коля маленький кивнул головой.
— Проходили, — сказал он. — Старик их перевозил.
— Когда?
— Вечером вчера. И Савкин шел с ними. Мы отставали, но шли правильно.
Спали мы недолго. Старик, кряхтя, перевез нас через Лузское озеро, и часа через два мы подошли к озеру Ик. Можно было бы переехать на лодке два сливающихся озера — Ик и Монастырское, но лодки не было. Как мы ни устали, надо было идти тропой, огибавшей озеро.
Мы шагали, не думая ни о чем, чувствуя, что еще шаг, еще два шага — и остановишься, упадешь. Харбов пробовал затянуть песню, но и это не помогло. Никто не стал подтягивать, да и он сам пел так вяло, что даже слушать было неловко.
Дядька покряхтывал, иногда останавливался откашляться и, задыхаясь, догонял нас. Колька маленький, красный, потный, шагал стиснув зубы, и на лице его было написано, что он, может, и свалится, но не остановится ни за что. В этом молчаливом мальчишке таилась мужская душа. Мы с уважением поглядывали на него и понимали, что не к чему задавать вопросы, которые в этих случаях задают детям: «Не устал ли? Может, отдохнешь?»
На тракте путника утешают верстовые столбы. Как бы он ни устал, у него есть интересное занятие: вот еще столб — значит, пройдено столько-то, осталось столько-то. Все время видны результаты усилий. А здесь — шагаешь, шагаешь, и ничего не известно, сколько прошел, сколько еще осталось. По сведениям Харбова, до Носовщины было восемнадцать верст.
— Кто их считал, эти версты! — бормотал дядька. — Баба мерила, да оборвала веревку. Говорится: «Карельский верстень — поезжай целый день».
Мы шли долго, но я не могу описать дорогу. Шли, шли, спотыкались, чувствовали, что теряем последние силы, молчали и шли, и лес был все такой же, он ничуть не менялся, как будто мы шли по кругу и снова и снова проходили те же места.
Лес вдруг отступил. На маленьком расчищенном участке зеленел овес. Казалось, деревня совсем близко. Но снова стволы сомкнулись, и опять мы шагали, чувствуя, что теряем силы, что сейчас упадем, и опять не падали и шагали дальше. А потом тропинка вдруг пошла вниз, и между деревьями сверкнуло озеро. Мы вышли на берег. Напротив была деревенька. Перевоза не было. Мы стали кричать. Деревенька — как вымерла. Потом из избы вышел человек, вгляделся, приложив козырьком руку к глазам, и опрометью бросился к лодке. Минуты не прошло, как он уже торопливо греб.
— Ребята, — сказал Девятин, — это же Патетюрин!
Озерко было маленькое, а лодка шла быстро. С ходу она врезалась носом в берег, и Патетюрин выскочил на землю.
— Вас-то мне и нужно, — сказал Патетюрин, не здороваясь. — А то я совсем запутался.
— Катайков проходил? — торопливо спросил Мисаилов.
— И Катайков и Ольга — вся компания. Они натворили чего-нибудь?
— Давай переедем, — предложил Харбов, — и поговорим толком. Мы расскажем, и ты расскажешь.
— Ну вот! — сказал Патетюрин. — Лучшего места не найдешь. У Катайкова уши длинные — не знаешь, где он тебя услышит. Давайте сядем и поговорим.
Мы рассказали Патетюрину про бегство Ольги, про отъезд всей компании — словом, все, что знали. Он рассказал о встрече в Носовщине, о проверке документов и, главное, о разговоре с Ольгой.
— Может быть, я сделал ошибку, — сказал Патетюрин. — Надо было их задержать... Но, понимаете, повода нет. Документы в порядке. Командировочные, дьяволы! Я бы, конечно, плюнул бы и задержал для проверки, но тоже, знаете, дело рискованное. Легче легкого опростоволоситься. Что они вооружены — это факт. Отношения обостришь, а они стрельнут в спину, и все. Тут ведь не знаешь, кто у Катайкова в руках, а кто нет. Вот Савкин, хороший мужик, беднота, и вдруг на тебе — оказывается, катайковский человек!
— Про Савкина мы особо тебе расскажем, — сказал Харбов. — Теперь вот что. Как ты там хочешь, а мы за ними хоть до самого Белого моря пойдем!
— Ишь вы какие! — Патетюрин усмехнулся. — А я что ж, в Носовщине рыбку буду удить, что ли? Мы теперь с вами им такого перцу дадим, будь здоров! Тут всякое оказаться может. У меня есть кое-какие соображения. В общем, я думаю так: как ни обидно, а до утра надо спать. Куда вам таким идти? А часиков в пять двинемся. Теперь вот вопрос: куда?
— Ты ж говоришь — на Кожпоселок, — сказал Харбов.
— Не я говорю, а Катайков, — возразил Патетюрин. — Это, понимаешь ли, разные вещи. Что-то он больно громко об этом сказал: уж так громко и так ни к чему, что я думаю — путал след. Тут две тропы — на Кожпоселок и на Калгачиху. Вот и надо решать, куда пойдем.
— Палка о двух концах, — задумчиво проговорил Харбов. — Может быть, он нарочно слишком громко говорит про Кожпоселок, чтобы ты решил, что он обманывает, и пошел на Калгачиху, а сам возьмет да и махнет на Кожпоселок.
— Кулацкие штучки, — сказал дядька. — Хитрит, мироед!
— На Калгачиху — понятно, — вмешался Мисаилов. — Тропа до Белого моря, а на Кожпоселок зачем?
— На Кожпоселок — тоже понятно, — с сомнением протянул Патетюрин. — Дальше тропа раздваивается: одна идет на восток — к Кожпоселку, а другая — на север, на Юдм-озеро и Нименьгу, тоже к Белому морю. Тут хитрая штука. Так просто не разгадаешь. В общем, сейчас отдыхать, а утречком выйдем.
Лодка была маленькая, и Патетюрин перевез нас всех за два раза. Хозяйка постелила на полу, и мы как повалились, так и заснули.
Патетюрин не лег. Он сидел за самоваром со старухой хозяйкой. Вдвоем они пили стакан за стаканом и молчали.
Когда я проснулся, было то же самое. Патетюрин и хозяйка сидели друг против друга, каждый держал блюдце на вытянутых пальцах и потягивал чай. Я подумал, что они так и просидели всю ночь, но, оказалось, нет. Просто мы очень долго спали. Они за это время допили самовар, выспались и снова сели чаевничать.
Мы сходили на озеро, умылись и выпили чаю. Говорили о чем угодно, кроме того, что нас волновало. Вышли мы в пять утра. Был вторник, Катайков вышел в семь утра в понедельник. Он обогнал нас почти на сутки. С версту прошли молча. Потом Патетюрин остановился. Деревня скрылась из глаз. Узкая тропинка вилась между стенами из вековых стволов, бурелома, мха и папоротников.
— Ну вот, ребята, — сказал Патетюрин, — здесь, я думаю, можно спокойно говорить. Я считаю, что надо дойти до Калгачихи. Соображения у меня вот какие. До Калгачихи считается полсотни верст, а до Кожпоселка — девяносто. Это раз. Значит, здесь мы вечером наверняка узнаем, этой они тропой идут или нет. Если этой — Калгачиху им никак не обойти. Если мы двинемся на Кожпоселок, то там верст через пятьдесят тропинка раздваивается, и опять ничего не известно. Деревни там нет. Спросить не у кого. Вы сегодня выспались, отдохнули, так что к вечеру мы до Калгачихи дойдем. Не было их — вернемся. Все меньше риску.
— Ладно, — сказал Мисаилов, — пошли.
За эти дни я привык ходить. Отдохнув за ночь, я шагал совсем легко. Тропинка была узенькая, еле заметная. Мы шли гуськом. Впереди всех шагал Патетюрин. Он посвистывал, поглядывал по сторонам и время от времени смотрел назад, проверял, не отстал ли кто. Все шли ровно. Колька маленький даже стал было рыскать, как собачонка, по сторонам. Но Харбов на него прикрикнул.
— Иди спокойно, — сказал он строго. — Устанешь, потом возись с тобой!
Колька притих и шагал вместе со всеми.
Часа через два мы увидели возле самой тропинки остатки костра. Мы тщательно осмотрели землю вокруг. Трава была сильно примята, а в нескольких местах сухие листья собраны в кучу.
— Спали, — сказал задумчиво Патетюрин. — Видите, какие подушки поустраивали? Наверное, они в Носовщине ночевать собирались, да я их спугнул. Значит, верно идем.
Мы пошли дальше. Медленно ползло по небу солнце, медленно двигались мимо нас ровно построившиеся стволы. Опять мне казалось, будто мы идем по кругу. Кажется, уже проходили мимо этой ели, уже перешагнули через этот свалившийся поперек тропинки заросший мхом ствол. Только по солнцу было видно, что идем правильно, на северо-запад. Солнце поднималось выше и выше, и скоро лучи его стали доходить даже к нам, сюда, на тропинку, в узкий и сырой коридор.