Прошел час, два и три. Мы шли медленно, часто останавливаясь, приглядываясь к траве, к деревьям, к поваленным стволам. И вот маленький ручеек пересек тропу, и, как ни возмущался Мисаилов, мы решили полчаса отдохнуть.
Мы напились, намочили головы. Патетюрин, Мисаилов и дядька закурили. Мрачное было у нас настроение. Если бы мы хоть точно знали, что они проходили здесь! Может быть, соображения Патетюрина были правильны, но можно было предположить и другое: повел их Савкин на Кожпоселок, катаются молодожены в лодке по Кож-озеру, любуются друг на друга и думать про нас забыли.
Заговорил об этом Силкин.
— Ерундой мы занимаемся, товарищи, — сказал он, — теряем время. Надо быстро дойти до Носовщины, поспрошать хорошенько людей и двинуться на Кожпоселок. Тут мы и месяц можем проваландаться. Очень просто! Пойди обыщи леса!
Патетюрин только собрался возражать Семе, как вдруг Колька маленький вступил в ручей и зашагал по колени в воде.
— Ты куда? — крикнул Харбов. — Иди назад, лихорадку схватишь!
Колька шагал, не обращая на нас внимания. Удивленные, мы следили за ним. Из воды торчал камень. Возле него застревали сучки и листья. Образовался маленький островок. С островка, показалось мне, кто-то глядел на меня: зверек ли, птица ли — какое-то яркое, пестрое существо. К этому непонятному существу и подошел Колька маленький. Он вынул его из воды и зашагал обратно. Мы молча ждали. Все, кроме Патетюрина и дядьки, уже поняли, зачем он ходил. Пестрый попугай со стеклянными глазами принес нам верную весть об Ольге.
Мисаилов выхватил попугая из Колькиных рук. Он, видно, надеялся, что Ольга привязала к чучелу записку. Андрей понял, чего он ищет.
— Вздор! — сказал он. — Она же бросила его в воду. Какая может быть записка!
— Что за попугай? — спросил Патетюрин.
— Из Ольгиной комнаты, — объяснил Девятин. — Верно, она его захватила с собой.
— Так, — сказал Патетюрин. — Давайте соображать. Значит, они свернули с дороги в ту сторону. От Носовщины километров сорок... может быть, тридцать пять. Но где они свернули? Должен был остаться след.
— Они могли свернуть далеко отсюда, — сказал Тикачев. — Где-то в глубине леса они переходили ручей. Ольга заметила, что он течет в сторону, обратную той, в которую идут они. Она правильно рассудила, что раньше ли, позже ли ручей непременно пересечет тропу. Она бросила попугая.
— Какая удача, что он не застрял выше! — вмешался Девятин. — В таком ручье он мог застрять где угодно.
Мисаилов стряхнул с попугая воду, провел рукой по перьям и положил пеструю птицу в карман. Была бережность и нежность в его обращении с чучелом.
— Пошли, — сказал он. — Чего только мы об Ольге не думали! Теперь дело ясное: обманули ее, и она просит помощи.
Он вошел в воду и зашагал против течения. Иногда вода доходила ему почти до верха голенищ, иногда только до щиколоток.
— Правильно делает, — сказал Патетюрин, глядя ему вслед. — Самое верное — идти по ручью. Пошли, ребята!
И вот, медленно передвигая ноги, осторожно прощупывая дно, двинулись мы вверх по течению. Ручеек был узенький. Над ним ели сплетали огромные лапы, и часто мы шли, нагнувшись под крышей из хвои. Иногда дно было песчаное, ровное, идти было легко. Иногда начинался ил и будто хватал идущего за ногу, будто пытался стащить сапог...
Попадались стволы, перекинутые через ручей, точно мосты. Мы тщательно осматривали каждый, но они густо заросли мхом, и, вглядываясь, мы не находили следов. Трудно было перелезать через них. Некоторые лежали уже давно и прогнили насквозь. Некоторые были твердые, скользкие; мы срывались и падали в воду.
Мы попробовали идти берегом, но это оказалось еще трудней: мы проваливались по пояс в сырую труху, царапались и ушибались. Потеряв время, мы вернулись к неудобной, но верной водной дороге.
Поперек ручья лежал ствол. Патетюрин вылез из воды и радостно замахал рукой. Дерево не упало само, его спилили и даже отнесли в сторону от пня. На другом берегу, где лежала крона, ветки были расчищены. Узенькая тропинка углублялась в лес. Патетюрин остановился.
— Тут, ребята, надо осторожней. Они могут оказаться совсем близко. — Он с сомнением посмотрел на нас. — Лучше бы заметить место и послать за подмогой в Пудож... — Мы собрались возражать, но он не дал нам сказать ни слова: — Ладно, ладно, вас не уговоришь. Значит, у Андрея наган, у Тикачева двустволка, Мисаилов возьмет мою двустволку, и у меня остается наган. Из девяти только четверо вооруженных. Маловато... Ну ладно. Теперь давайте идти осторожно, приглядываться и не шуметь.
Он пошел впереди, держа в руке наган. За ним шел с наганом Андрей, дальше, держа двустволки в руках, Мисаилов и Тикачев, а за ними мы — безоружные.
Трудно сказать, сколько времени мы так шагали. Мы то останавливались по сигналу Патетюрина, пока он заглядывал за поворот тропинки, то снова двигались дальше, ожидая все время внезапного нападения, криков, стрельбы.
Патетюрин остановился и поднял руку. Остановились и мы все.
Патетюрин поманил нас. На цыпочках мы подошли ближе. Он показал: две полосы были вдавлены в землю; две параллельные полосы, точно колеи, тянулись вперед по тропинке.
— Волокуша, — шепнул Патетюрин. — Деревень тут нет, это известно. Значит, они. Теперь осторожно...
Эти часы, когда мы шагали медленно, боясь хрустнувшего сучка, качнувшейся ветки, когда мы переговаривались шепотом и напряженно ждали нападения, были самыми тяжелыми из всего нашего путешествия. Подолгу стояли мы не двигаясь, поджидая, пока Патетюрин убедится, что впереди никого нет. Кажется, прошли мы не очень много, но время тянулось бесконечно. Стали попадаться спиленные стволы — видно, лесные жители выравнивали тропинку, — кое-где земля была начисто вытоптана. Здесь много и часто ходили.
Попадались полянки. Лес был не такой густой, как раньше. Кое-где просвечивало между стволами, на открытых местах подрастали молодые березки, и гораздо более четко была обозначена тропа следами от волокуш, полосами голой, вытоптанной земли, порой вдавленными человеческими следами.
Нас утомляло нервное напряжение. Идти медленно труднее, чем быстро, и утомительно подолгу неподвижно стоять. За несколько этих часов, пока мы двигались по тропе, все мы мучительно устали.
Патетюрин — он был из нас самый опытный в погонях, выслеживаниях и стычках, и мы безмолвно признали его за командира — видел, что мы устали и измотались.
В стороне от тропы была маленькая поляна. Патетюрин свернул на нее и, дождавшись, пока мы собрались вокруг него, тихо заговорил:
— Я думаю, всем дальше идти не имеет смысла. Тут, видно, недалеко. Больно уж следов много. Я пойду на разведку, а вы ждите здесь. Но только не спать! И оружие держите наготове. Устройтесь там, за деревьями, чтоб вас с тропы не было видно, а сами следите за тропой.
Он повернулся и пошел бесшумно и быстро и скоро пропал за стволами. Мы расселись метрах в десяти от тропы, прислонились к стволам, вытянули ноги. С каким наслаждением мы бы заснули, если бы было можно! У меня слипались глаза, голова невольно прислонилась к стволу, сами собой закрылись глаза. Сразу же Харбов резко толкнул меня в плечо.
— Не спать, — тихо сказал он.
Мы не спали. Глаза у нас закрывались, и поднять веки было почти невозможно — такие они стали тяжелые. Головы опускались, бессильно падали руки, сонные видения проступали сквозь реально видимый лес. Мы сидели вялые, равнодушные, и, кажется, если бы лес ожил и ринулся на нас, мы бы не пошевелились. Но мы не спали.
Тогда Харбов стал нас выводить из состояния одури, которое было не лучше сна. Он заставил нас встать и проделать несколько гимнастических упражнений. Андрею приходилось командовать полушепотом, громко говорить было опасно. Все-таки мы оживились, нас стало меньше клонить ко сну, мы даже улыбались шуткам Харбова, а он снова и снова поднимал нас и заставлял двигаться, как только замечал, что мы поддаемся сонливости.