Он принёс из кухни чайник и разливал чай по стаканам.
— Прошу за стол, — позвал он. — А то мне скоро идти. Садитесь, юная помощница! Михайло Михайлыч, всё-таки отпусти её.
— А она мне будет потом рисовать?
— Больше всего любит, когда рисуют, — объяснила Таисия Николаевна, выходя из спальни переодетая, в лёгком халатике с крупными фиолетовыми цветами.
— Сам я тебе нарисую, хохотать будешь, — заявил Мишук, усаживаясь рядом с Аней за стол.
— Почему хохотать?
— Потому что не умею. Все хохочут.
— Самокритика! — подмигнул Михаил Андреевич.
Мишук поглядел на отца и, не донеся до рта куска хлеба с маслом, тоже принялся закрывать и открывать глаза, крепко зажмуриваясь.
— Ну вот, — всплеснула руками Таисия Николаевна. — Научил ребёнка.
— Ребёнок! Не надо, не учись! — сразу начал перевоспитывать Михаил Андреевич. — Так можно только взрослым.
Взрослые засмеялись, и Аня тоже — ведь по сравнению с Мишуком и она была взрослой. И почему-то подумалось, что, должно быть, в каждом доме, где есть маленький, всегда очень хорошо, потому что все маленькие, как сейчас этот Мишук, объединяют взрослых и, наверное, примиряют их во всех неприятных спорах. Вот был бы и у них маленький…
Когда-то Аня очень хотела братика. Ей сказали, что за ним большие очереди, так она ответила маме:
— Вы только покажите, где продают, а в очередь я и сама встану!
Ане было тогда лет пять.
Теперь тоже хоть хохочи при таком воспоминании. Но Ане не смешно, а грустно. Всё-таки стало бы у них дома с каким-нибудь Мишуткой куда веселее.
И очень хотелось подольше сидеть за столом под оранжевым абажуром с Михаилом Андреевичем, и с Таисией Николаевной, и с их весёлым говоруном Мишуткой!
Аня даже забыла о своих неприятностях, с улыбкой слушая, как шутливо спорят Михаил Андреевич и Таисия Николаевна о том, куда пойти в воскресенье — на оперный или драматический спектакль, — и принимая участие в обсуждении новой кинокартины и рассматривая чудесные книги.
— Некуда уже и ставить, — заметила Таисия Николаевна.
Потом Михаил Андреевич ушёл, тепло распрощавшись и объяснив:
— Смена такая у меня на заводе…
А Таисия Николаевна повела спать спотыкающегося от усталости Мишука, который, кивая напоследок Ане, бормотал:
— Мама, ты будешь сегодня говорить мне сонную сказку?
Аня тоже собралась уходить.
— Подожди, — остановила Таисия Николаевна и, уложив сынишку, вернулась в комнату, выключила радио и присела рядом с Аней на диван.
— Вот что, девочка, — сказала она, беря Аню за руку. — Я тебя очень хорошо понимаю. Обидно, что ты так просчиталась — и с Лёней и с ребятами. Но это легко исправить. Заметку ты напиши вместе с Машей Гусевой. Завтра же скажи ей и Эдику, что готова помочь. А с Лёней Галкиным… Пока ещё он срывается. Но дай срок, будь терпеливой. Такая уж наша работа…
Она сказала: «Наша работа», — и Аня серьёзно кивнула. Ведь не зря Таисия Николаевна и Михаилу Андреевичу представила Аню Смирнову как свою помощницу. Конечно, у них общая «наша работа» — стараться, чтобы всё было в классе налажено и чтобы такие, как Лёня Галкин, хорошо учились.
— И чур больше не кукситься! — засмеялась Таисия Николаевна, вставая. — Нос держать вверх! Ясно?
Аня возвращалась домой поздно. Она нередко задерживалась после занятий в школе и поэтому знала, что ни дедушка, ни мама не волнуются. Представляя себе, как сейчас ворвётся в квартиру, подскочит и к папе и к маме, она одним духом взбежала по лестнице на свой этаж и постучала. Сквозь дырочки почтового ящика белело письмо.
— Здравствуй, мамочка, здравствуй! — чмокнула Аня в щёку маму, открывшую дверь, и, взяв ключ, пританцовывая, побежала назад к ящику. — Там письмо, письмо!
— От кого? — спросила мама.
— Не знаю.
Кутаясь в пуховую шаль, мама ждала в коридоре, пока Аня откроет ящик.
Чужой рукой размашисто и небрежно был написан на конверте адрес. Мама как взглянула, так и выхватила письмо из Аниных рук.
— Дай-ка!
— Что тут затихли? — послышался шутливый папин возглас. Папа появился на пороге комнаты.
И тогда мама сделала едва уловимое движение рукой за спину — хотела спрятать письмо! Но не спрятала, а только молча прошла в комнату мимо папы.
Папа метнул взгляд на письмо, которое она несла в руке, не пряча, и нехорошо усмехнулся. Да, да, очень нехорошо — как-то краешком рта и недобро.
— Что долго, дочка? — повернулся он тут же к Ане и потрепал по щеке. — На улице нет дождя?