— Одежду мне сдавайте, — сказал охранник.
— Возьмите, — расправил я плечи, снимая куртку. Охранник оказался всего лишь гардеробщиком.
Пройдя по чистому, видимо, отремонтированному недавно коридору, я повернул налево и наткнулся на небольшую очередь.
— Кто крайний?
— Я, — ответил мужчина средних лет, который почему-то был не то что без бахил, но и без обуви. Однако пахло от него не потными носками, а дорогим парфюмом.
Я присел. Банкетка скрипнула. И в это время из-за двери раздался жуткий крик.
— Что там такое? — отодвинулся я на всякий случай от мужчины без обуви.
— Да вот, женщина залезла на лестницу что-то брать с антресолей, упала и сломала руку. Сложный перелом со смещением. Никак расслабиться не может. Ей уже раз пятнадцать пытаются соединить. Врач весь измучился. Предлагает на операцию. А она его уговаривает попробовать снова и снова.
— Понятно. А с тобой что?
— А я машину после гулянки поймал, так меня выкинули из нее уже без дубленки и кожаных ботинок. Вот боюсь, не получилось ли обморожения.
Я промолчал, подумав, что мой случай не самый ужасный.
— Ай! — женщина за дверью вскрикнула еще раз. — Больно!
— Да расслабишься ты, наконец? — заорал звереподобно врач. — Все нервы мне извела.
— Не могу я расслабиться! — заплакала женщина навзрыд. — Двоих детей без мужа воспитала! Всю жизнь себя держала, как в кулаке!
— Скажите, что я крайний, — попросил я у соседа по банкетке.
Чтобы не слушать интимных признаний, которые становились достоянием всей живой очереди, я поплелся в туалет. Я собирался, пока есть время, смыть грязь с рук и штанин.
Туалет сверкал новеньким кафелем. Взглянув в зеркало, я увидел приблизительную копию своего лица. Копию, сделанную мной сегодняшним с меня вчерашнего. Говорят, лицо никогда не повторяется, говорят, нельзя войти в одно и то же лицо, как нельзя войти в одну и ту же реку дважды.
Я провел пальцами от виска до подбородка. Слегка пропитое, распухшее, с красными прожилками лицо уже немолодого человека. Куда приведет меня мое “я”?
Тщательно замыв низ штанин и сполоснув руки, я вернулся на место.
Получилось так, что очередь после женщины со сложным переломом рассосалась быстро. В коридоре мы остались вдвоем с мужичком.
— И долго ты проторчал на улице без ботинок? — спросил я его.
— Считай, сутки!
— И никто не остановился?
— Какой там! Ты что, я когда очухался, то стал машину ловить. А люди видят, что я без ботинок, и мимо едут. Думают, бомж пьяный. Такого в машину посадишь — так все провоняет.
— Вот народ! Сволочи, — резюмировал я, но тут же вспомнил, что сволочи — это были те, кто сволакивал убитые черной оспой, разложившиеся трупы. — Нет, не сволочи, хуже.
— А у тебя что? — перевел на меня разговор мужичишка.
— И меня грабанули. На улице сзади по башке треснули, и прощай все деньги, документы и билет на поезд.
— Командировочный, что ли?
— Ага!
— А откуда ты?
— Из Питера.
Так мы и болтали: про черствость людей, про то, что русский русскому уже не брат, пока моего соседа не пригласили в кабинет.
Вышел он из кабинета, крестясь.
— Уф, все обошлось. Слава богу, ампутировать конечности не придется. Врач сказал, еще бы чуть-чуть — и трындец моим ступням.
— Понимаю, — встал я со стула.
— Слушай! — остановил он меня. — Я тут недалеко живу. А обуви у меня совсем нет. Ты не одолжишь мне свои боты, а я минут через двадцать тебе их верну. В крайнем случае, через полчаса.
— Не вопрос, — стал я развязывать шнурки. — Только верни обязательно.
— Там такая медсестра! Людой зовут! — присел рядом со мной на корточки мужик, подняв большие пальцы ног, видимо, ему не терпелось заполучить долгожданную обувку. — Зацени!
Бахилы я натянул прямо на носки. И так, шаркая полиэтиленовыми авоськами на ногах, как старик, вошел в кабинет заценивать Люду.
— Смотри-ка, Петр Сергеевич, еще один “обутый”, — точно поставила диагноз пышная медсестра, не успел я переступить порог кабинета.
— Да стукнули по башке, вот хочу засвидетельствовать травму! — пояснил я. — А обувь я отдал вашему предыдущему пациенту, чтобы он до дома добежал.
— Так, посмотрим-посмотрим, — нагнул мою голову и стал теребить волосы, будто искал вшей, врач.
— Откуда ты? — спрашивал он по ходу дела.
— Из Петербурга!
— Красивый город, — посветил он фонариком мне в глаза, словно собирался увидеть в них застывший образ города с его каналами и дворцами.