Подняв глаза — МАРОСЕЙКА УЛИЦА, — я закурил и пошел куда глаза глядят (поймите правильно — говоря “куда глаза глядят”, я говорю буквально): Москву я знал плохо, а этот кусочек Центрального округа и того хуже. Что ж, если все равно, куда идти, куда-нибудь да придешь (старо как мир, увековечено Кэрроллом): так, я свернул в переулок и, слегка попетляв, очутился в Старосадском. “Готишное” сооружение, оно же при ближайшем рассмотрении — Евангелическо-лютеранский собор Петра и Павла (табличка), — вызвало не столько профинтерес (я собирал материалы об энергетике намоленных мест: тут память ни с того ни с сего сработала), сколько явился катализатором “блаженных” мыслей. Я, агностик, задумался о Нем: а о ком прикажете думать непомнящему?.. Эгоистично, не спорю, но, похоже, в подобной ситуации и впрямь оставалось лишь молиться; я попытался открыть тяжелую дверь собора… увы и ах! — та не поддалась. Идти “в люди” по-прежнему не хотелось — вздохнув, я направился к одноэтажным постройкам: на стене одной из них разместилось что-то типа общинного расписания (не знаю, впрочем, как правильно назвать эту штуковину). Пассажи типа “18:00 — встреча женщин, 19:00 — встреча работающих женщин” или “духовные беседы для прихожан среднего возраста” вызвали приступ смеха: возможно, у меня ехала крыша, потому как ничего смешного в буковках этих, вестимо, не было; поспешив отвернуться от проходившей мимо фотографини, калькирующей мир с помощью “фаллического” (так, возможно, скажет когда-нибудь ваш психиатр) объектива, я вышел за ворота.
Ну да, ну да, вот они, “проклятые русские” кто виноват и что делать!
А главное — абсолютная дезориентация не только извне (это полбеды), но и, так скажем, со стороны кишок: да-да, со стороны кишок… имейте в виду, я прощаю N. Writer сбой вкуса, ибо грешками такого рода отмечена, увы, не одна страница стереоромана, как называю я сей многостаночный римейк “нетленки” — вордовская полигамия: разве нет? По иронии судьбы я вынужден срастаться с каждым автором как женского, так и мужеского пола — и никакой, смею заметить, даже самой примитивной механической защиты! Не это ли — причина расстройства?..
Оглянувшись (в какое-то мгновение собор Петра и Павла напомнил мне Кафедральный в Калграде, который разве что немцы да однокоренные калградцы называли волшебным словом Кенигсберг), я снова отправился куда глаза глядят, — а глядели они, господа хорошие, аккурат на монастырь, под который и подвел меня г-н Случай. Ок, ок, не надо морщиться: стоит ли говорить, что я ощутил себя туристом не столь в пекле империи, сколь на самом шарике? Да если б только туристом! Неврастеником. Психопатом. Юродивым. Раздражало все, все абсолютно: и надпись “охраняется государством” на Ивановском монастыре; и пятый пунктик памятки, лежащей у иконы в часовне Иоанна Предтечи: “Храните благоговение и страх Божий всегда и везде”; и объявления центров соцадаптации (“Здравпункт для бездомных: только лица с регистрацией в МСК и М/О. Для обращения необходима справка о санобработке”), etc., etc. Поспешив покинуть Малый Ивановский, я свернул в Подкопаевский — так в самом скверном расположении духа и вышел на Покровский бульвар. Хватаясь за спасительные, как мне казалось, “дозы” информации, я интуитивно нырял в любые слова: кажется, найдешь свое — и тут же вспомнишь… Как одержимый фотографировал зрачками каждое попадающееся на пути объявление, баннер или афишу: глупец, я верил, будто смогу найти с их помощью “отмычки” от дверей собственной памяти!..
Мысли скакали как блохи — точнее, то, что от них (мыслей) осталось. Произвести ревизию воспоминаний? Неплохая идейка! Итак, Антон Лексейч, что вы из себя представляете? Есть ли на свете этом что-то еще, кроме паспортных данных да пузатого бумажника, непонятно откуда взявшегося?.. Неужто эта не блещущая красотой женщина, чью фотографию вы носите у сердца, и есть ваша благоверная? Неужто с ней вы, если верить штампику, и сочетались законным браком-с аккурат после универа? Сочетались, чтобы тут же погрязнуть в пеленках?.. Неужто ваша скворечня и впрямь располагается в Автово, а дорога на работку обкрадывает жизнь ежедневно на два с полтиной часа?.. Если приплюсовать и умножить на количество лет… Черт, черт!.. Осколки воспоминаний целились прямо в сердце — быть может, Он лишил меня памяти, причем избирательно, именно для того, чтобы я научился слышать, наконец, душу?.. “Ничего банальней сказать было, конечно, нельзя, — замечает N. Writer и, теряя отражение за отражением, продолжает: — О душе, впрочем, умолчим; отметим лишь, что не напиться г-ну Непомнящему в обстоятельствах сих было, как сказал бы классик, “решительно невозможно””: что ж, г-н Deus явно не лишен ч/ю, пусть и своеобразного.
[расклад второй]
Можно было проделать это прямо у барной стойки, на которой я только что оттанцевала: белая ворона в алом пончо и высоченных сапогах. Девицы, крутившиеся тут же, с любопытством поглядывали на экзотку, чей, как они выражались, прикид резко контрастировал с боевой их экипировкой, созданной для того лишь, чтобы выгодно оттенять тату и пирсинг… (примеч. авт.: музыка заглушает голос). Итак, мысленно мы проделали это не раз и не два: и проделывали ровно столько времени, сколько требовалось френдше, дабы расслабиться в моноотрыве (я называла это “аутодайвинг”), — белая ворона в черном пиджаке и красной шляпе, моя френдша, как выражались истекающие слюной boy’чики, зажигала: на нее смотрели, ее оценивали, но и только — она извивалась для себя, причем довольно эффектно. Что ж! Давно я не видела таких самодостаточных, если угодно, танцеff в клубе с сомнительной репутацией. Давно не пила столько текилы. Давно не позволяла незнакомому boy’чику обнимать себя. А ведь, мелькнуло, он чудо как хорош: волнистая шевелюра, ямочки на щеках, горящие глаза… да еще и крепыш… раньше мне нравился подобный типаж.
Раньше, гм.
Boy’чик интересуется, кем я работаю, — не хочется врать, я говорю правду, правду, правду и ничего, кроме правды; boy’чик сатисфакнут ответом — boy’чик улыбается и тут же тянет одеяло на себя — к тому же давит на жалость: сами мы не местные, к тому же ни черта не помним, бла-бла… конечно, он врет, ну конечно: мне нет до этого дела, впрочем, и от скуки я спрашиваю, сколько ему лет; столько-то, докладывает питерский boy’чик, а тебе?..
Чем чаще я говорю правду, правду, правду и ничего, кроме правды, тем выше взлетают брови — густые, темные, ага, — у моего потенциального, гм, партнера, с которым мы проделали это мысленно раз этак пять. Он искренне удивлен. Он не может поверить: нет-нет, не может быть, ты шутишь, тебе от силы двадцать ше… Ja-ja, boy’чик, ja-ja, не парься! Ты потрясающая, шепчет boy’чик, гладя мое лицо, ты потрясающая, ты ведь не уходишь? Еще текилы?..
Я киваю и запрыгиваю на барную стойку — мое тело кажется мне невесомым, мое тело кажется мне бестелесным, мое тело кажется мне не моим: э, кажется, ребят и впрямь “заводят” мои конечности; boy’чик не сводит с меня глаз, boy’чик целует меня и кладет в карман брюк несколько пятитысячных: его пальцы скользят по атласу, его пальцы касаются моей спины — кажется, мы и впрямь сделаем это у барной стойки… “Эй! — френдша хлопает меня по плечу. — Пора сва…” — я обожаю ее за трезвость мысли. Шестьдесят процентов населения ЮАР ВИЧ-инфицированы, говорю я boy’чику и развожу руками: статистика-с! Риск ЗППП блокирует любые безумства, к тому же boy’чик всего лишь boy’чик, а у меня — Sasha (“Sasha, kak pogoda na Marce? Moja po tebe skuchaet…” — смс).