Мы уносим ноги из “Голодного койота”; boy’чик, впрочем, увязывается за нами — никто, собственно, и не против — не против, несмотря даже на то, что шестьдесят процентов населения ЮАР ВИЧ-инфицированы. “В конце концов, мы не в Южной Африке, — говорит boy’чик. — В конце концов, я никогда в жизни не изменял жене… В конце концов, даже если я тороплю события…” — boy’чик явно смущен; похоже, у него и впрямь нелады с головой — впрочем, до головы его нам с френдшей нет дела: барный поход в самом разгаре! Так мы оказываемся в Gogol’e, быстренько опрокидываем серебряную текилку, а затем сворачиваем в одно чу-удненькое местечко, упоминать которое я, пожалуй, даже не стану. Вoy’чик заказывает шотландский Auchentoshen Three Wood (расшифровка в меню “Очентошен” забавляет): пятьдесят миллилитров — восемьсот рэ; я же останавливаюсь на штучке под названием “В постели” — “Хеннесси”, светлый ром, апельсиновый ликер, сауэр микс… Что такое “сауэр микс”, я понятия не имею — френдша, впрочем, тоже: френдша немного грустит, но в целом держится молодцом — особенно приятна молодцеватость, когда, глядя в окно, она очень четко и внятно произносит: “Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все, что угодно. В любое время. Мгновенно”. Что-то знакомое, говорю я, листая меню и соображая, взять ли, скажем, “Белого русского”, отдающегося со всеми своими потрохами в виде калуа, водки и сливок по четыреста пятьдесят за сто сорок, или замахнуться на “Оргазм” по той же цене, но за сто тридцать, — неизвестно, можно ли рассчитывать на boy’чиковский бумажник. “Кастанеда”, — зевает френдша. “Ага…” — киваю я и натыкаюсь на коктейль “Хиросима”: самбука, бейлис да гренадин с абсентом: нормальный такой шот-дринкс… становится неуютно. Я вспоминаю — всплывает — Плеснера, твердившего не только о реакциях на стимул, но и о рефлексиях по поводу этих самых реакций. В общем, я рефлексирую, а следовательно, существую. Да что с тобой, изумляется френдша, ты сама не своя. Хиросима души моей, пошло стебусь я и беру boy’чика за руку: “Ты действительно не помнишь, где живешь?”, которую он — мамадорогая, представьте себе — нежно целует со словами: “Я не помню не то что где — я не помню зачем!”; кажется, он делает все возможное, чтобы не расклеиться окончательно: точно, мамин клиент! Я звоню ей и спрашиваю, можно ли приехать; вид boy’чика больше не возбуждает — похоже, ему и впрямь нужна помощь…. Черт! Могли бы догнаться… а утром — “Дарджилинг”: чай, известный в планктоне как “Ох…нное утро”: впрочем, при отравлениях и с похмелья трава эта действительно помогает. Где взять траву, которая обеспечит мне нуль-транспортировку на Марс? Уж теперь-то я точно знаю, что там есть жизнь!..
Мысли швыряет. Так, если верить статистике, в сортире человек проводит в среднем три года. Двадцать три с лишним — спит. Два года курит. Еще пару лет сливает в “шопинг”. Три года ленится. Дорога занимает восемь с половиной лет… Восемь с половиной, ага: я морщусь. Вот вам и заливные луга с озерами да лесами девственными, вот вам и цапля, вот и сапсан!.. Оказывается, “снять” boy’чика — целая проблема! Только решишь развеяться — и тут же: кто я, где я… Как говорит френдша, “boy’чики — как мыши: отдельно смотришь — хороший, трогательный зверек, а как в доме заведется — сразу хочется отравить”, — welcome: эти, конечно же, назовут смех и плач непроизвольным выражением переживаний… Ок, смеяться после лопата.
[расклад третий]
Квартира, в которой я оказался, напоминала музей: классика, барокко, модерн — все смешалось в странном этом пространстве, до которого, по правде сказать, мне не было никакого дела. Койотская барышня, подтолкнув меня к массивной двери, шепнула: “С маман не спорь — спрашивай, что надо, и уходи… а моя спальня во-он…” — последнюю фразу я, что называется, не расслышал: до плотских ли утех, как пишут в особого рода романах, “с таинственной незнакомкой”, когда ты в прямом смысле с самого утра только и делаешь, что ищешь себя? Я кивнул и вошел в пропахшую благовониями комнату; алкогольный туман в голове потихоньку рассеивался.
Дама, сидевшая в кресле, — нечто среднее между колдуньей и феей, если, конечно, допустить, будто они все-таки существуют: про себя я окрестил ее ведьмой, — едва кивнув, указала мне на колоду карт и велела взять в руки. Что ж, наверное, лишь безысходность толкает человека на такие вот жалкие, как мне тогда казалось, попытки прочтения ситуации. Впрочем, терять было действительно нечего: внутренне я сдался, а как только это произошло, словно бы впал в транс, — да так оно, по сути, и было. “Огонь, Земля, Вода, Воздух, дайте мне силы! — зашептала ведьма. — Дайте силы, чтобы свершить могла я то, что задумала! Огонь, Земля, Вода, Воздух…” Перед глазами поплыло: все это напоминало гипноз — словно книгу, листал я “главки” из прошлого (они, как ни странно, более всего походили на шелуху, отслаивающуюся от луковицы), но нигде — нигде! — не видел себя настоящего… Не скажу, сколько продолжался сеанс, — скажу лишь, что отождествиться со своим прошлым, несмотря на мастерски снятое “кино”, мне так и не удалось, ну, а когда ведьма сказала, что со мной “хорошо поработали”, имея в виду целенаправленное воздействие на ментал, точнее — стирание некоей информации, я совсем приуныл. “Перемешай Старшие Арканы, вытяни четыре и, не открывая, положи сюда…” — сказала она; сделав это, я снова неожиданно отключился, а очнувшись от резкого щелчка по носу, увидел, что ведьма все еще колдует над картами: “Дурак, Дурак рулит, причем Дурак перевернутый. Неподконтрольные силы. Не той дорогой идешь, знаков не видишь… вслепую все! Опасность большая. — Ведьма посмотрела на меня в упор и медленно, почти по слогам, произнесла: — Память за три сеанса верну, остальное отрабатывать будешь: карма, boy’чик! — криво усмехнувшись, она вдруг крикнула: — Сёй! Сёй! — Баба Лена, едва не тронулся умом я. — Сёй, сволочь! Когда Русь-то крестили, не все добровольно шли… В речке обращали: кто не хотел, того к воде и сволакивали… Вот те и сволочь… Нехристь ты, Непомнящий, тетеря беспамятная…”
Баба Лена подкладывает в тарелку дымящуюся оленину. Я, кажется, теряю сознание. В маленькой лесной избушке тепло.
Глава IX
Александр Морев
Хранитель
Александр Морев (1976) — живет в городе Анива (Сахалинская обл.). Фермер, писатель. Автор книг “Хряссь!”, “Изгои”. Печатался в журналах “Дружба народов”, “Зинзивер”, “День и ночь”, “Литературная учеба” и др. Лауреат премии “Вдохнуть Париж” (2005).
Все вроде бы позади. Очутившись дома, рухнув, уставший, в кровать под бок к жене, очередной раз начинаешь понимать, насколько дорога тебе твоя неспешная жизнь. Бестолковая копеечная работа журналиста в малобюджетной газете кажется апогеем карьеры. Полтергейсты, йети и прочие фантастические существа уже воспринимаются иначе: они теперь реальны, осязаемы, любимы тобой. Ты светский хроникер, а они голливудские звезды. Жизнь удалась! Жизнь прекрасна! С этими мыслями я проваливаюсь в сон, в котором нет места ни бабе Лене, ни Ловозерским тундрам, ни Пьеру Багрову с его загадочной картой. Лишь перед тем, как проснуться, все произошедшее накануне вдруг выплыло из памяти; бесконечные попытки забыться ничего не дали. Я открыл глаза… в голове ни одной ясной мысли, сплошная путаница: фрагменты недавних событий и обрывки моих странных снов.
Дома уже никого не было. На кухне помимо остывшего завтрака я обнаружил записку от Алены. Звонил Станислав Львович и срочно (“срочно” подчеркнуто три раза) просил явиться в редакцию. Я тут же вспомнил о своем последнем разговоре с ним. Тот настаивал на моем скором приезде из Москвы. Чего, конечно же, не случилось. Теперь нужно ломать голову, как объяснить ему, почему я задержался. Посвящать главного в подробности своих столичных злоключений мне совершенно не хотелось.
Светочка — так чаще всего за глаза (да и в глаза тоже) мы называем секретаря нашего шефа. При скромном бюджете и доходах нашей газетенки неразумно было и опрометчиво держать ставку секретаря, поэтому разговоры в курилке о том, что наш главный взял Светочку на “перспективу”, — ну вы понимаете, куда я клоню, — не умолкали последние несколько лет. Светочка была девицей очень привлекательной и явно об этом догадывалась, а посему не стеснялась выставлять свою красоту напоказ. Длинные шпильки, короткие юбки и полупрозрачные блузки с глубоким декольте пикантно подчеркивали ее прелести, по которым тайно все еще грезил Станислав Львович. Светочка то ли не догадывалась об этом, то ли, напротив, расчетливо набивала себе цену. Мы дивились такому долгому негласному “противостоянию” и ждали какого-нибудь финала.