— В его жизни,— сказал как-то Виталий Захарович,— произошло нечто огромное.
— Что именно? — спросила Лариса Петровна.
— Я думаю, он полюбил.
— Боже мой! Какая любовь? В пятнадцать лет!
— В шестнадцать,— поправил Виталий Захарович.
Между Ларисой Петровной и Виталием Захаровичем сразу возникло нечто вроде конфликта, они по-разному оценивали перемену в сыне. Лариса Петровна склонна была видеть в ней катастрофу, несчастье, внезапно свалившееся на ее Костика. Виталий Захарович считал, что все закономерно.
Как-то само собой получилось: они избегали обсуждать перемену в сыне. И одно определенно: оба и мысли не допускали, что эта любовь может быть связана с мухинской компанией.
— ...Все-таки,— сказала Лариса Петровна, незаметно взглянув на стенные часы,— мы его перегружаем. Может быть, отказаться от музыки? Три раза в неделю! Школа, английский, скрипка.
— Дело не в перегрузке,— ответил Виталий Захарович.— Дело, как ты знаешь, совсем в другом.
— Я не хочу в это верить! — раздраженно начала Лариса Петровна.— Если так, он мог бы...
В передней заскрежетал ключ в замочной скважине, хлопнула дверь.
— Костик! — Мать уже шла навстречу сыну.— Где ты застрял? Я дважды подогревала ужин.
Виталий Захарович смотрел на экран телевизора. Оказывается, началась спортивная программа: по наклонной дуге стремительно мчались гоночные машины.
— Боже мой! — закричала в передней Лариса Петровна.— Виталий! Виталий!..
Виталий Захарович мгновенно оказался в передней.
Перед родителями стоял избитый Костя. Кровь размазана по лицу, заплывал левый глаз, одежда порвана.
— Сынок,..— Лариса Петровна заплакала.
— Подожди, Лара,— остановил ее Виталий Захарович.— Идем в ванную.— Он взял Костю за плечо, повел по коридору.— Снимай рубашку, мойся. Сейчас принесу мазь.
...Костя, преодолевая боль во всем теле, голый по пояс, мылся в ванной и сквозь плеск воды услышал голос матери:
— Вот!.. Я говорила... Я чувствовала! Дождались... Виталий, что же ты стоишь?
— А что ты предлагаешь делать? — спросил отец.— По-твоему, они меня жаждут видеть для объяснений?
— Меня поражает твое спокойствие! — сквозь слезы сказала Лариса Петровна.— Все! Хватит! Немедленно звоню в милицию!
— Мама! — Костя выскочил из ванной.— Никуда не надо звонить!
Но Лариса Петровна уже решительно шла с телефоном в комнату, за ней тянулся черный шнур. Костя побежал за матерью.
— Мама, я прошу!..
Перед Костей захлопнулась дверь, щелкнул замок.
— На этот раз все! — сказала Лариса Петровна.— Ждать, когда они тебя убьют? — За дверью послышался звук вращающегося телефонного диска.
— Мама! Мама!..— забарабанил Костя кулаками в дверь.
Подошел отец, сказал спокойно:
— Лара! Ты порешь горячку. Подожди. Телефонный диск за дверью продолжал вращаться.
— Это мои, мои дела! — выкрикнул Костя.— Зачем вмешивать милицию? Что обо мне подумают?
...Через полчаса все трое отчужденно сидели в комнате перед телевизором, и это выглядело довольно нелепо: экран ярко полыхал, солидные мужчины за круглым столом темпераментно обсуждали какие-то проблемы, но звук отсутствовал, и очень странно воспринимался человек, энергично жестикулирующий, вроде бы угрожающий кому-то.
В молчание трех людей — таких близких, так любящих друг друга, а сейчас враждебно молчавших,— резко ворвался телефонный звонок.
«Это меня!» — почему-то подумал Костя и схватил трубку.
— Да? Слушаю.
В трубке посопели, и хрипловатый мальчишеский голос сказал:
— К вам идет Дон Кихот!
Потом, показалось Косте, возле телефонной трубки произошла какая-то борьба, возня, прозвучало несколько фраз; и явно Муха сказал:
— Ты и стукач к тому же.
Костя молчал.
— Ну, сука, еще поговорим.— В трубке запульсировали короткие гудки.
— Костик, кто? — осторожно спросила мать.
Он не успел ответить (да он и не стал бы отвечать): во входную дверь звонили.
Лариса Петровна быстро вышла из комнаты и вернулась с пожилым полным милиционером, казавшимся медлительным и очень штатским, несмотря на форму. Он был белобрыс, с белыми кустистыми бровями, веснушки покрывали щеки; нос и губы были крупные; из-под фуражки торчали большие, добродушные какие-то уши. Положительно все в нем было мирным, домашним, и только голубые, как бы выцветшие глаза в жестком прищуре смотрели пристально, напряженно.
— Вот сюда, пожалуйста.— Лариса Петровна показала на кресло возле журнального столика.
— Благодарю,— сказал милиционер, снимая фуражку и неуклюже устраиваясь в кресле.— Разрешите представиться: ваш участковый, старший лейтенант Воробьев. Николай Павлович Воробьев.— Он быстро и внимательно осмотрел всех. Взгляд его остановился на Косте.— Что произошло, граждане?
— Вот, полюбуйтесь.— Лариса Петровна кивнула на Костю.
Участковый Воробьев, казалось, бесстрастно рассматривал Пчелкина-младшего, вид которого красноречиво говорил о недавнем происшествии,
— Понятно,— вздохнул милиционер.— Что же, молодой человек, рассказывайте.
— Ничего я не буду рассказывать! — Костя резко отвернулся.— Я вас не звал.
— Константин!— Лариса Петровна стукнула рукой по подлокотнику кресла.
— Извините,— сказал Костя.— Только ничего я рассказывать не буду! — Он замешкался и добавил:— У меня претензий нет.
— Раз нет претензий...— Воробьев сделал движение, вроде бы собираясь встать.
— Понимаете, Павел Николаевич,— заспешила Лариса Петровна.
— Николай Павлович,— поправил участковый Воробьев, деликатно кашлянув в кулак.
— Понимаете, Николай Павлович, это все компания Мухина. Она давно преследует моего сына.
— За что преследует? — спросил Воробьев.
— А ни за что! — Голос Ларисы Петровны задрожал от гнева.— Во всяком случае, Константин никогда этим хулиганам ничего плохого не делал.
— Моя жена убеждена,— заговорил молчавший до сих пор Виталий Захарович,— компания Мухина не терпит нашего сына за сам факт, что он есть.
— Мальчик из интеллигентной семьи. Мой муж химик, ученый. Я по профессии художник-модельер...
— Между прочим,— перебил участковый Воробьев.— Дмитрий Мухин — сын доцента. Лекции этот доцент студентам читает.
— Весьма странно,— удивилась Лариса Петровна.— Но факт остается фактом: вокруг Мухина собираются отбросы нашего двора!
— Отбросы...— горько усмехнулся участковый Воробьев.
— Да, да, отбросы! — упрямо повторила Лариса Петровна.— И они ненавидят нашего сына! Для них, очевидно, это дико: английский язык, музыка, книги. Им бы только бренчать на гитаре, сквернословить. И... не знаю, чем они там еще занимаются...
— Видите ли,— сказал Виталий Захарович,— мы— это я понял, к сожалению, слишком поздно — совершили одну непоправимую ошибку, и теперь наш сын за нее расплачивается. Впрочем, моя жена и сейчас считает, что мы поступили правильно. На протяжении всей жизни Константина...
— Виталий! Может быть, при Костике...— заспешила Лариса Петровна, щеки ее покрылись розовыми пятнами.
— Ничего, ничего, пусть слушает. Так вот. На протяжении всей жизни сына мы старались отгородить его от жизни двора, от влияния таких, как Мухин...
— А зачем отгораживать? — перебил милиционер. Очевидно, такова была его манера разговора — перебивать, когда ему нужно. Но получалось это без нажима, как бы невзначай.