— То есть как? — ахнула Лариса Петровна.
— Так,— буднично, даже, показалось, скучно сказал участковый Воробьев.— Жизнь нашего двора — это вообще жизнь. От нее отгородиться невозможно.
— И я так считаю,— сказал Виталий Захарович.
— Правильно считаете.— Милиционер вдруг повернулся к угрюмо молчащему Косте, улыбнулся ему.— А ты слушай, слушай и на ус мотай.— Он опять остро взглянул на Ларису Петровну.— Жить вашему сыну в дальнейшем предстоит если не в нашем дворе... все равно среди людей, как говорится.
— Мухин и его компания — люди? — всплеснула руками Лариса Петровна.
— Да, люди,— твердо произнес участковый Воробьев.— Для вас они отбросы, а для меня — люди. Вы только о своем сыне думаете, а у меня за всю мухинскую компанию голова болит.
— Странные речи, Николай Павлович, вы произносите,— сказала Лариса Петровна.— Что же получается? Пусть наших детей избивают?..
— Не пусть.— В голосе Воробьева прозвучала жесткость.— Ваше право... Прежде всего вот его право,— он кивнул на Костю,— дать делу ход, довести до суда. А для начала необходимо составить протокол.— Николай Павлович собрался достать из планшетки бланк протокола.
— Нет! — вскочил Костя и теперь стоял перед милиционером.— Я против! И вообще... Вы тут говорите, будто меня и не существует. Неодушевленный предмет. Я — сам!
— Что сам? — спросила Лариса Петровна.
— Сам разберусь! — Костя опять сел в кресло.
— Правильно, сынок,— сказал участковый Воробьев,— Разберись. И одно я обещаю: Мухин тебя больше пальцем не тронет. Я с ним побеседую. И вам я обещаю...— Милиционер посмотрел на родителей Кости, усмехнулся.— Оградим вашего сына от компании Мухина.— Николай Павлович тяжело поднялся из кресла.— Извините. Надо мне еще к гражданке Савохиной.— Он невесело улыбнулся.— К Эфирному Созданию. Такие наши дела.— Милиционер снова посмотрел на Костю, теперь изучающе, долго.— Вот если бы Лена Макарова с тобой в клуб «Красный пролетарий» на танцы ходила, а не с Мухиным... Был бы я совсем спокоен.
— Она с ним ходит на танцы? — быстро спросил Костя.
Участковый Воробьев не успел ответить.
— Наш сын не посещает всякие там танцплощадки! — гневно сказала Лариса Петровна.
— Еще будет...— Николай Павлович запнулся.— Еще будет посещать. Может быть, к сожалению. Но — будет. Так я пошел, всего доброго.
Виталий Захарович проводил милиционера до двери, вернулся в комнату.
Телевизор во время визита участкового Воробьева оставался включенным, только по-прежнему отсутствовал звук. Сейчас передавали футбольный матч,
— С таким участковым...— начала возмущенно Лариса Петровна.
Но ее остановил Костя:
— А мне Николай Павлович понравился,— сказал он с напором.
— Мне определенно понравился,— поддержал его Виталий Захарович. Помолчал и добавил как можно мягче: — И он прав.
— Ну, конечно! — Лариса Петровна даже задохнулась от возмущения.— Все правы, одна я дура...— В ее голосе послышались слезы.— И меня, Виталий, удивляет твое безразличие. Мальчика чуть...— Лариса Петровна резко отвернулась.
— Лара! — Виталий Захарович осторожно погладил жену по плечу.— Пойми! Есть тут причина вражды, я бы это назвал соперничеством...
Виталий Захарович не договорил — Костя быстро вскочил с кресла и на полную мощность включил звук телевизора. Ворвался рев болельщиков, захлебывался словами комментатор, слышались свистки судьи.
Тут же поднялась Лариса Петровна и совсем выключила телевизор.
Костя вышел на балкон. Внизу жил своей жизнью огромный вечерний двор. Он был призрачно освещен фонарями и разноцветным светом из окон.
На душе у Кости были хаос и смятение: Лена ходит на танцы с Мухой!..
На балконе появился Виталий Захарович. Теперь они стояли рядом, отец и сын. Молчали.
— Значит,— тихо спросил Виталий Захарович,— эту девочку зовут Леной Макаровой?
— Какую девочку? — прошептал Костя, и жаркая кровь бросилась ему в лицо.
— Которая тебе нравится...
Костя не ответил.
Виталий Захарович обнял сына за плечи и ощутил дрожь, которая била тело сына. Любовь к нему, желание немедленно помочь, своей силой и тяжким жизненным опытом оградить от ошибок и ударов судьбы — все это комом подкатило к горлу.
Они еще долго стояли молча, и двор неразгаданной страной простирался под ними.
Глава четвертая
Странно: Костя в этот вечер, как только его голова коснулась подушки, мгновенно провалился в сон.
Костю с трудом поднял звонок будильника. Несколько мгновений мальчик лежал без всяких мыслей, и вдруг все, что произошло вчера, разом навалилось черной сокрушительной громадой. И не захотелось жить. Умереть, вот сейчас же, немедленно умереть.
Но все продолжалось по заведенному порядку: завтрак (родители старались отвлечь его пустячными, веселыми разговорами), сборы в школу. Синяк под левым глазом мама замазала каким-то кремом и припудрила, но все равно было заметно, и багровая ссадина красовалась на лбу.
Костя вышел из своего подъезда все в том же угнетенном состоянии духа: жить не хотелось. Но он увидел старую липу, и она как бы сказала ему: в этой жизни, которую ты собираешься покинуть, есть Лена.
«Что делать? — мучительно думал Костя.— Что?»
Старая липа уже шумела над ним своей могучей кроной, и шелест листьев смешивался с радостным утренним щебетом воробьиной стаи, которая, очевидно, липу считала своим клубом для встреч.
— Англичанин! — послышался сзади голос.
Костя вздрогнул, мгновенно все напряглось в нем, вспотели ладони. Он шел дальше, к воротам, не оглядываясь.
— Скрипач! Да постой ты! Дело есть. Костя остановился.
К нему спешил Дуля. Костя впервые при дневном свете рассмотрел его: толстый увалень с довольно добродушным лицом, которому широкий нос в веснушках придавал лукавое выражение. Глаза у Дули были карие, хитрые и, пожалуй, злые. Он со свистом сплевывал сквозь желтые редкие зубы.
— Привет! — Дуля подбежал к Косте, тяжело дыша.
Костя промолчал.
— Здорово мы тебя вчера отделали,— с удовольствием сказал Дуля, оглядев Костю.
Костя не ответил.
— А ты сразу к Дон Кихоту,— пренебрежительно сказал Дуля.
— К кому? — удивился Костя.
— Ну, к участковому нашему, к Воробьеву, Это его так Муха зовет: Дон Кихот какой-то.
— Его мать вызвала,— сказал Костя.— Не я.
— Хватит заливать-то,— сказал Дуля.— Мать... Ладно. Я все твои дела — в гробу и в белых тапочках. Понял? Вот. Тебе велено передать.— И Дуля протянул Косте записку.
— Мне? — с недоумением спросил Костя.
— Тебе. И делаю это тайно от своих корешей. Исключительно из уважения... сам знаешь, к кому.— Дуля зашагал прочь независимой, слегка расхлябанной походкой.
Костя развернул записку. В ней было написано крупными детскими буквами: «Милый мальчик Костя! Приходи сегодня в одиннадцать вечера под старую липу. Буду тебя страстно ждать. Лена М.»,
Она — сама!— назначает ему свидание! И если вечером его опять изобьют, он все равно пойдет к ней.
...Без десяти одиннадцать вечера Костя вошел на кухню, где родители занимались какими-то хозяйственными делами. Он был в отглаженных брюках, в свежей рубашке, аккуратно причесанный.
— Я пойду прогуляюсь перед сном,— сказал он.
— Так поздно? — подняла брови Лариса Петровна.— Ни в коем...
— Иди, иди,— перебил жену Виталий Захарович.— Погода хорошая.