Портьеры!..
Только сейчас Владлен Моисеевич понял, что портьеры ну никак не могут колыхаться в этой комнате с наглухо закрытыми окнами. Старик застонал и вскочил с кушетки, но тут его словно схватили за горло… Он закашлялся, вцепившись пальцами в собственную шею. Ему показалось, что его кто-то душит. Но нет… нет. Просто в легкие Владлена Моисеевича Горового попал свежий ночной воздух, которого отродясь не было в его кабинете даже в теплые летние ночи, не говоря уж о теперешних, сентябрьских.
Старик шагнул к окну, портьера шевельнулась и словно бы устремилась ему навстречу. Владлен Моисеевич поджал губы и сухо выговорил:
– Это безобразие! Что вы себе позволяете? Ночью!..
– Совершенно верно, Владлен Моисеевич, – ответили ему почти шепотом. – Это совершенное безобразие с моей стороны, как вы любили говорить.
– Я и сейчас так говорю, – возразил старик. – Это вы приоткрыли окно?
– Мне показалось, что в вашем кабинете несколько спертый воздух.
– Почему вы…
– Одну минуту, Владлен Моисеевич. Сегодня теплая ночь. Нет-нет, не включайте света. Станьте к окну. Правда, сегодня ночью тепло?
– Дурацкие выходки! Между прочим, я был уверен, что вы не будете дурить. Я вас ожидал.
– Ожидали! Так как там насчет бумаг, Владлен Моисеевич?
Старик поднял седые кустистые брови:
– Как, вы… из этих?
– Вот именно, Владлен Моисеевич. Так что насчет документов на куплю-продажу?
– Я и не думал, что ты на такое способен. Ладно. Насчет бумаг: я уже сказал, что это бесполезно! А вот теперь насчет тебя. Это нехорошо, что ты…
– Это очень плохо, драгоценный мой Владлен Моисеевич, – перебили его. – Речь не обо мне, речь о вас. И я говорю: очень плохо.
Старик хотел что-то ответить, но тут он вдруг почувствовал, что в его ушах поднимается высокий звенящий звук. Так у него бывало при вспышках раздражения, при повышении давления… Владлен Моисеевич кашлянул, подавшись вперед, и тут же складки портьер скользнули к его ногам, и старик понял, что на его щиколотках сжимается кольцо чужих пальцев. Владлен Моисеевич хотел сказать, что не нужно таких фокусов, что у него к ночи распухают суставы и что это возрастное, до известной степени нажитое сидячим образом жизни… Но тут он устремился вверх с силой, которую не могли сообщить ему его слабые, отечные в щиколотках ноги. Он перевалился через подоконник со слабым щенячьим стоном и увидел, что в десяти или более метрах под ним ходит волнами черная земля.
Владлен Моисеевич понял, что его просто-напросто выкидывают из окна и нельзя этому никак помешать.
Старик закрыл глаза, попытался уцепиться немеющими пальцами за подоконник, но тут его рванули так, что Горовой вывалился из окна.
Вспороли воздух, принимая тело и снова разгибаясь, ветви деревьев. А еще ниже старика ждали металлические прутья ограды… В московском дворе опять стояла тишина. Но вот возник глухой и тоскливый звук, льющийся волнами, один наплыв за другим.
Это выла собака.
…А в кабинете Горового человек сжал пальцами виски, скорчился, как от страшной боли, и стал раскачиваться взад-вперед… Нижняя губа безвольно отвисла, и с нее, как ниточка слюны, тянулась цепочка, казалось бы, бессмысленных слов:
– Человек… невидимка… справка… де-ге-не-рат.
Безграмотный пролог
Наверна это потому, што, я такой глупый. Я помню кагда еще в школе я рисавал салдатеков в пропеси а учитиль сказал што я придурак потомушто нужно не рисавать а писать буквы. Ты еще сказал мне што с тех пор я непоумнел и что я никогда неперестану ходить на могилу катенка которово ты случайно убил насосом для сваей машины. Ты еще гаварил, што, я как последняя баба плакал и просил палажить ему мертваму катенку, который, штобы у него была рыба и малако. Ведь людям пакойникам кладут на магилы жолтыи и синии яйцы и цветы а одна, карова, жевала. Значыт это можно есть.
Ты сказал мне папа, што, ты мне гаварил я постоянно в детсве сгонял с падаконика чилавека нивидимку. Я его боялся плакал и говорил, што, кагда я адин и начинаю хатеть спать он подходит комне и кладет халодные пальцы, на мою, наголову и приговаривает: не спи замерзнешь тупой дурачок. А нидавна я увидел иво на падаконике и толкгнул. Все ночь выли пад акном и по асвальту были крававые пятны.
Он тоже гаварил, што, я длинное слово ты гаварил низапомню. Дигинират.
Глава 1
– Дети – цветы жизни, – глубокомысленно изрек Родион Потапович, вычеркивая из бюджета нашего многострадального детективного бюро «Частный сыск» очередную сумму на подарок своему сыну Потапу, которого я в последнее время иначе чем Потоп не именовала. Причем всякий раз приставляла к этому сомнительному наименованию пышный эпитет «всемирный».