В дверях она столкнулась с Леонорой.
— Ты подойдешь к телефону?
— Да.
— Ну, детка, тогда я поехала! Лайза присмотрит за галереей, и мы с Сидди проведем вместе весь день. А ты выглядишь просто ужасно. Позавтракай и отправляйся опять на боковую. Последуй совету своего сына не вылезать сегодня из постели.
Шерил чувствовала, что хотя пара часов сна в спокойном уединении сада немного и освежили ее физически, но состояние духа ничуть не улучшили.
— Слушаю… — сонно пробормотала она, беря трубку.
— Шерил? — раздался голос, заставивший замереть ее сердце.
— Да, Сидни.
— Просто взять и уехать… Почему, Шерил?
В голосе его послышалось нечто такое, от чего Шерил запаниковала.
— Нет больше никакой необходимости торчать возле больницы, — удивляясь будничности своих слов, объяснила она. — Благодарю, что позволил мне пожить в твоем доме… — Еще не договорив до конца, Шерил осознала, как нелепо звучит последняя фраза.
— Уехать, не сказав ни слова…
Вдруг Шерил поняла, что ее испугало. В голосе Сидни не было абсолютно никакого выражения — ни интонаций, ни акцентов, только ровная и безжизненная цепочка слов, следовавших одно за другим. Болезненная дрожь охватила ее, сердце сжал необъяснимый страх. Было такое ощущение, будто Сидни обесточил все свои чувства и эмоции.
— Ты заходил к Сидди?
— А как же! Конечно.
Едва речь зашла о его сыне, Сидни превратился в совершенно другого человека, голос его ожил, стал теплым.
Шерил вздрогнула, из глубины души поднимался все тот же страх. Да, ошибки нет, холодность его относилась лишь к ней и совершенно не касалась ребенка. Он рассказывал о своей встрече с Сидди, а она прислушивалась к нежным интонациям его речи, и льдинки страха не таяли в ее душе. Нельзя отрицать, что Сидди получил бесценный дар — любовь отца. Но как щемит сердце! Будто эта любовь чем-то грозит лично ей, Шерил.
— Мы должны поговорить, — сказал Сидни, и теплота из интонаций сразу же исчезла. — Не о Сидди, нет, у нас и без того есть что обсудить, хотя бы то, что случилось с нами в ту ночь.
Сердце Шерил готово было разорваться. Надо же! Шесть лет назад он даже не попытался по-человечески поговорить с ней… Ну а теперь у нее нет ни малейшего желания выслушивать его холодные, рассудительные речи.
— Не будь идиотом, Сидни, мы взрослые люди. — Шерил удалось даже слегка усмехнуться. — Что тут обсуждать? Так уж сложились обстоятельства. Глупо, конечно, но по-человечески вполне объяснимо.
Сказав это, Шерил даже немного встревожилась: молчание Сидни говорило о том, как жестоко ранили его эти небрежно брошенные слова. На какой-то миг она пожалела Сидни, но гнев все же взял верх. Хорошо ему убивать ее презрением, но совсем другое дело переносить презрение самому. Он, как видно, не сомневался, что ему удалось удачно воспользоваться ее слабостью. Пусть побудет в ее шкуре. Пусть проглотит свою мужскую гордость и признает, что его использовали.
А я ведь использовала его, можно и так на это посмотреть, мстительно подумала Шерил, хотя на самом деле вовсе не жажда мести руководила ее поступками.
— На твоем месте, Сидни, — продолжала она, безжалостно вторгаясь в его молчание нарочитой безмятежностью интонаций, — я бы просто забыла о том, что случилось, и дело с концом.
— Забыть ночь, проведенную в объятиях шлюхи?.. Да, должно быть, это не слишком трудно. Но что ни говори, а ты все-таки еще и мать моего ребенка.
Его слова не звучали теперь ужасающе бесстрастно, однако Шерил показалось, что еще страшнее. Дело даже не в оскорблении, была попрана ее гордость — последнее, на что еще могла она опереться.
— Твоего ребенка, Сидди? — проговорила она почти нежно. — Какие сложности? Просто забудь о нем, вот и все. А я облегчу тебе задачу, как только заберу мальчика из больницы: ты никогда его больше не увидишь.
Шерил опустила трубку на рычаг и в изнеможении прислонилась к стене, разразившись потоком слез.
Для спящего, видящего кошмарный сон, пробуждение — спасение. Но ее-то неожиданное пробуждение ввергло однажды в кошмар, который продолжается вот уже шесть лет, безжалостно терзая сердце. Сидни одним фактом своего существования не давал ей полюбить другого, а теперь еще угрожал потерей самого дорогого, что у нее есть, — ее сына.
Да, она отдалась ему в приступе сумасшедшей любви, которая отказывалась умирать… А он назвал ее шлюхой, вынудив применить единственное оружие, которым она владела… Но она не хотела… Нет, нельзя было применять столь мощное оружие!