Он обнял ее, прижал к себе и, усмехнувшись, признался:
— С моей головой обстоит не лучше. Я твержу себе, что не за горами тот день, когда все эти ужасы наконец отступят, и мы оба поверим в чудо нашего единения. Вот тогда не останется ничего, кроме прекрасного ощущения, что мы всегда теперь будем вместе.
Не в силах совладать с таким огромным счастьем, Шерил устало прикрыла глаза, и вдруг из ее сознания выплыли безумные опасения, связанные с тем, что оставалось невысказанным.
— Сидни, мы еще не разобрались с нашими «но», — прошептала она, испытывая немалый страх. — Я обманула тебя тогда…
— Мартин мне все рассказал. — Он взял руку Шерил и прижал к своим губам. — Но, признаюсь, должно пройти немало времени, пока я смогу спокойно думать о той чертовой ночи. — Его голос упал до хриплого шепота. — Сначала я просто не поверил этой ужасной Элис и всему, в чем она тебя обвиняла. Но когда открыл дверь… Когда увидел тебя и Мартина в постели и услышал твои слова, поверить в которые не могла ни одна клеточка моего естества… Сказать, что я был одержим безумной ревностью, значит не сказать ничего.
— Я хотела причинить тебе боль, — задыхаясь, прошептала она.
— Да уж, в этом ты преуспела. Это была такая боль, о существовании которой я раньше просто не знал, и она оставалась во мне все эти годы до того самого дня, как появился Мартин и освободил меня от нее. — Сидни покачал головой. — Но ответь мне, когда я подумал, что он отец Сидди, почему ты не сказала мне правду?
— Я была слишком раздражена. А еще меня удерживала ущемленная гордость. Я чувствовала, что, если скажу тебе правду, это будет равносильно признанию в том, какую боль ты причинил мне… И как отчаянно я все еще люблю тебя.
— Боже милостивый, как подумаю о годах, которые мы утратили! — горестно воскликнул Сидни. — То недолгое время, когда Эстер была еще жива, я как-то держался, хотя бы ради нее… — Он умолк и яростно тряхнул головой. — Но как только ее не стало, мне незачем оказалось сдерживаться. Я смирился с мыслью, что никогда больше не полюблю, и не скрывал этого… А в результате, имея дело со многими женщинами, обходился с ними не лучшим образом, о чем буду сожалеть до самой смерти. Я был всецело поглощен мыслями о тебе, и мне даже в голову не приходило, что большинство людей прощают мне безобразное поведение, объясняя это скорбью об умершей Эстер.
— Не помню, чтобы я осознанно признавалась себе, что не смогу больше полюбить, — неуверенно заговорила Шерил, — но… Иногда кто-нибудь нравился мне, но обязательно наступал момент, когда все во мне угасало. Сидни, ты так и остался единственным, с кем я была близка.
— Дорогая, ты дрожишь, — сказал он, явно смущенный ее признанием.
— Это от страха, что ты мне не поверишь, — деревянным голосом объяснила она. — Ведь однажды я тебе уже солгала.
Вдруг он напрягся, и Шерил услышала его сдавленный голос:
— Женщина, которая шесть лет жила в воздержании, не должна была возражать против предохранения.
— Да, не должна была… — умудрилась выдавить из себя Шерил, едва способная дышать.
— Но ты, моя дорогая, именно так и сделала. Заверила меня, что все хорошо, чтобы я ни о чем не беспокоился. Тогда я не просил тебя объяснить почему, но, может, сейчас…
— Нет, лучше ты ответь, почему в ту ночь послушался меня и что имел в виду, сказав, что все это не имеет значения… Что «все это»?
Сидни вздохнул.
— Не знаю, как объяснить… В тот момент никаких мыслей у меня не было, только сумасшедшая, безрассудная надежда… Не знаю, чего в этом было больше — глупости или безумия, но где-то в глубине души у меня появилось ощущение, что ты несмотря ни на что все еще меня любишь. А что касается второго… Ну, я ведь все еще был опутан ложью прошлого, вот и сказал, что все это… ну, прошлое… неважно… Словом, Шерил, я проглотил свою гордость и пытался сказать тебе, что история с Мартином Картрайтом не имеет для меня никакого… — Он прервал себя и помотал головой. — В тот день я делал кесарево сечение, помнишь? — прошептал он, зарываясь лицом в ее шею. — И этот случай потряс меня до глубины души. Женщина находилась в жутком состоянии, она не могла двигаться из-за сильно поврежденной ноги. А ее муж, который был рядом, сходил с ума от страха за нее. Но я никогда не забуду, какой радостью осветились их лица, когда младенец — живой и здоровый — оказался у них на руках. Я в тот момент пережил острейшую досаду, что не разделил с тобой тех страданий, которые претерпела ты, давая жизнь нашему сыну. Той сумасшедшей и безрассудной ночью, не вполне даже осознавая это, я заклинал любовь, которую мы творили, дать нам еще одно дитя, дитя, которое на этот раз не будет при рождении лишено участия и любви отца.