Когда он получил зелени на четыре су, ему пришлось уйти из овощной. Куда теперь? В табачный магазин на перекрестке? Там тоже можно купить коробку спичек. Но странное беспокойство стало им овладевать. Он чувствовал, что неизвестное происшествие ускользает от него. Не будет ли оно ускользать от него неопределенно долго? Не бывает ли, что такого рода происшествия остаются навсегда неизвестными? Этот человек, правда, обещал с ним свидеться сегодня вечером на улице Сент-Антуан. Но так ли прост Кинэт, чтобы на это рассчитывать?
Он старался уточнить предположения и рассуждать логично.
«Что ж то может быть? Нечто, только наполовину серьезное, не приковывающее внимания соседей и скрываемое пострадавшим от полиции по той или иной причине? Между тем, вид у человека был очень потрясенный. Правда, иные люди теряют голову из-за малейшего пустяка и считают, что все кончено. Да, но следы крови на дверной ручке, кровяные пятна на руках, на одежде? Носовой платок? Кровь, несомненно, пролилась… Много крови».
Кинэт все время возвращался к одному и тому же представлению: квартирка окнами во двор, в верхнем этаже. Вокруг — тишина; дом почти пустой. (Жильцы ушли на работу.) Старая женщина, живущая в грязи, на мелкие сбережения. Чижик в клетке. Человек убивает старуху или покидает ее в бесчувственном состоянии. Грабит ее. Роется в шкафах, в постели, и убегает с довольно крупной суммой. (Он ведь предлагал деньги Кинэту.)
Это не профессиональный убийца. Он был слишком взволнован. Но придет ли он вечером на свидание? Есть ли у него властное побуждение прийти? Да, боязнь доноса, с очень точным описанием примет. Но боязнь, появиться на улице может одержать верх; не говоря уже о недоверии, которое, вероятно, внушил ему Кинэт своим необъяснимым поведением.
«Если он думает, что нашел надежное убежище, то забьется в свою нору как зверь, пусть бы даже он смутно понимал, что ему полезно свидеться со мною. При таких обстоятельствах должен действовать животный инстинкт, подавляющий всякую расчетливость».
«Что мне делать, если он не придет?»
Кинэт ясно сознавал, какие ждут его неприятности, если он слишком поздно пойдет в полицию заявить о происшествии этого утра. Роль его в этом деле показалась бы подозрительной. С другой стороны, он навлекал на себя месть.
Он сочинял свое заявление:
«Господин комиссар… вот…» Он напустил бы на себя самый достойный вид зажиточного ремесленника. «У меня сегодня произошел странный инцидент…» Он описал бы сцену в лавочке, растерянность посетителя, кровяные пятна. «Он сказал мне, что поранился. Мне показалось это, конечно, немного подозрительным. Но подымать шум было неудобно, не правда ли? Я поглядел на улицу. Полицейских не было. Позови я кого-нибудь и будь он преступник, он имел бы сколько угодно времени меня убить. И я сделал вид, будто поверил ему. Так как он хотел меня отблагодарить, то я предложил ему распить сегодня вечером бутылочку, намекнув ясно, что у меня будет основание счесть его поведение весьма странным, если он не придет, и сообщить об этом кому мне заблагорассудится… Тем временем я запечатлевал в памяти его приметы».
Комиссар в худшем случае мог бы заметить: «Вам лучше было бы прийти сюда немедленно».
Но Кинэт ответил бы: «Я пришел бы, конечно, если бы до меня дошли слухи о каком-нибудь преступлении поблизости. Я даже потрудился навести потихоньку справки, как только мне удалось отлучиться из мастерской. Я, господин комиссар, произвел настоящее дознание по соседству».
Он сказал бы также, еще больше подчеркивая манеры хорошо воспитанного человека: «Вы понимаете, господин комиссар, что мне было бы больно причинить неприятность человеку, быть может, и не солгавшему мне ни единым словом. И к тому же быть доносчиком — не в моих правилах».
Кинэт вошел в табачный магазин. Хозяину он был немного знаком и воспользовался этим, чтобы самым спокойным тоном ввернуть:
— Только что я слышал о какой-то краже в квартире, происшедшей утром или ночью. Вам ничего такого не рассказывали?
— Нет.
— Это говорили люди, проходя мимо моей лавки. Я, может быть, не так их понял.
Кинэт взял спичечную коробку и попрощался. Сходя по двум ступеням порога, он опять почувствовал, что ремень Геркулеса пощипывает ему кожу на бедре. Но это небольшое неудобство становилось привычным, а поэтому не лишенным некоторой прелести. И оно весьма кстати напомнило ему о животворящем электрическом токе, про который он забыл, и в тонком, бодрящем влиянии которого он нуждался теперь, быть может, как еще никогда.