— А что вам доводилось слышать? Верить ли слухам, что дело идет к упразднению корсета?
— К полному? Не думаю.
— Заметьте, что, по-моему, заменить корсет лифчиком значило бы его упразднить.
— Конечно! Но этого не будет. Как же получить линию?
— Вам скажут, что при хорошем сложении у самого тела есть линия.
— Простите, графиня, но для этого надо естественной линии тела быть модной линией, а это, согласитесь, не часто бывает. Да и когда тело слишком подвижно, оно принимает неправильные положения. Если вы чем-нибудь жестким не сдержите движений тела, вы никогда не сможете одеть его в платье, которое бы сидело как следует.
Г-жа де Шансене не отвечает. Она думает о сокровенных пружинах моды. Корсет, как и другие усложнения и оковы, появились по желанию мужчин, потому что в то время им хотелось, чтобы женщина одетая была как можно менее похожа на женщину раздетую и тем более их возбуждала.
«И еще потому, — торопится она прибавить, — что женщины того времени имели много детей, мало сведений по гигиене и быстро превращались в бесформенные туши. Но вполне возможно, что когда-нибудь они пожелают, чтобы одетая женщина оставалась постоянным и прозрачным намеком на раздетую. На чьей стороне окажется тогда преимущество, — на стороне ли молодой маникюрши с ее роскошной грудью, или на моей? Боже мой, как утомительно думать!»
Двумя комнатами дальше, в своем кабинете работы Мажореля, г-н де Шансене разговаривает по телефону.
— Это вы, Шансене? Знаете, у меня до сегодняшнего утра не работал телефон.
— Отчего?
— Из-за пожара на станции Гутенберг.
— Да разве вы присоединены к ее сети?
— Нет.
— Так как же?
— С телефонами никогда ничего не понять. Словом, станция не отвечала. Скажите, вы видели С?
— Кого?
— С. Вы знаете.
— Да. А что?
— Тот, по-видимому, решил внести запрос немедленно по возобновлении занятий.
— Серьезно?
— Да. У него есть материал.
— Он никого не заинтересует.
— Вы думаете? Он заинтересует налоговую инспекцию. И к тому же открылся бы новый источник. В момент, когда боятся увеличения налогов. Как избиратели, мы не имеем веса.
— А что говорит по этому поводу С.?
— Что надо попробовать.
— Что?
— Да это самое.
— Путь убеждений?
— Я не вижу другого.
— Но можно ли к нему подступиться… с этой стороны?
— Сведений очень мало. Их стараются раздобыть.
— Так подождем.
— Смотря по обстоятельствам, может оказаться много способов действия. Вы меня понимаете?
— Да. Надо будет об этом поговорить. Так — не очень удобно.
— Когда у вас есть время позавтракать?
— Одну минуту… Послезавтра.
— В половине двенадцатого — у Вебера. Идет?
— Да. Буду. До свиданья.
IV
ПРЕПОДАВАТЕЛЬ КЛАНРИКАР РАССКАЗЫВАЕТ ДЕТЯМ О ГРОЗЕ, НАВИСШЕЙ НАД ЕВРОПОЙ
Кланрикар слегка ударяет линейкой по кафедре. Начался второй урок. Уже потеряно три минуты. Кланрикар оглядывает свой класс. И нюхает его тоже. Пятьдесят четыре ребенка из народа издают не запах стойла, теплый и почти веселый; от них несет скорее кисловатым, мускусовым запахом зверинца, как от маленьких грустных животных. Воздух обновляется только через два высоко прорезанных оконца. Распахнуть их нельзя, потому что сегодня утром уже слишком свежо. Никто из этих малышей не стал бы жаловаться, быть может. Но некоторые из них побледнели бы еще больше. А они достаточно бледны и без того. Другие спрятали бы свои голые коленки под передник. Вот этот, на первой скамейке, у которого такие красивые синие глаза и который покашливает так, что сжимается сердце, поглядел бы на него, не в знак неудовольствия, а как бы извиняясь за свою зябкость.
Кланрикар с тревогой задается вопросом, любит ли он свою профессию. Этих детей он во всяком случае любит. Почему? Потому что многие из них несчастны. Потому что и они его любят. Потому что, не будучи лучше взрослых, они еще не безнадежны. И своего мира, мира детей, не осудили.
Кланрикар сам удивляется тому, сколько горечи, отчаяния в этих мыслях. Не узнает сам себя. Это его вывели из равновесия утренние новости. Он вдруг ощутил вероятность катастрофы. Ему следовало бы ощущать ее раньше. Не настолько уж хуже сегодняшние вести, чем вчерашние. И не нужно было особой прозорливости, чтобы предвидеть случившееся. Но так уж устроен человек.
Бедный класс! Как бесполезно, пожалуй, приступать к уроку арифметики. Единственное, что надо бы сделать немедленно, это заговорить о событиях. Они бы не поняли? Как знать! Кланрикар уверен, что стоит ему постараться — и он своему классу объяснит что угодно, какую угодно важную вещь. Он своим классом владеет в любую минуту; даже вот этим, которым он руководит только первые пять дней. Он способен улавливать самые мимолетные реакции без всякой задержки и сообразовываться с ними. Если Кланрикар что-либо обдумывает для своего класса, так, чтобы оно вошло в его класс, уложилось мгновенно в пятидесяти лохматых головках, то стоит ему пожелать — и сразу же он найдет такие слова, интонации, обороты речи, что никто уже не шелохнется, и класс явно будет думать то, что он захочет.