Новое разочарование (знание противоречит вере, несовместимо с ней) выводит Бернардо на следующую ступень поисков: богослов и математик, порвав с иезуитами, становится сочинителем радиосериалов.
Радиосериал для Латинской Америки — не просто разновидность массовой культуры, но важная составная часть духовной жизни «среднего человека». Мелодрама, составляющая суть сериала, не требует реабилитации: при низком уровне жизни и подавляющей неграмотности это единственная форма культуры, доступная для миллионов. В 40-е годы, когда на этой ниве с успехом подвизался Пьедраита, у радиосериалов еще не было могучего соперника в лице телевидения... Хитро закрученные интриги, душераздирающие страсти и, главное, умение сочинителей прервать действие в самом интересном месте обеспечивали им неослабевающий интерес доверчивых слушателей. Сериал развлекал домохозяек, мелких ремесленников и завсегдатаев дешевеньких кафе, поднимая их над бесцветностью однообразных будней, и служил чем-то вроде катарсиса всем этим усталым людям. Неотъемлемая часть латиноамериканской действительности, радиосериал стал объектом художественного осмысления в прозе таких замечательных латиноамери-
канских писателей, как Хулио Кортасар и Марио Е-аргас Льоса.
Характерно, что это поле деятельности, где могло найти выражение творческое начало личности Бернардо, привлекает его не надолго, Выдумывать чужие жизни, Сталкивать марионеток-персона.'<ей, нагромождать вымышленные детали кажется ему утомительным. Бернардо декзк:трирует свое мастерство в другом: он особым, образом обрабатывает забытые или малоизвестные памятники литературы, адаптируя их для радиосериала. Здесь-то ему и суждена встреча с исповедью Альваро де Мендосы. Пьедраита открывает для себя любопытную закономерность: один и тот же сюжет можно использовать в совершенно разных жанрах, и результат будет различный. Так, рукопись Мендосы он использует в своей жизни дважды. в первый раз — приспосабливая ее содержание для сериала, во второй — сам становясь актером, доигрывающим драму, начатую в XVU веке.
Наблюдательный читатель заметит, конечно, что композиция ради осерчал а становится постепенно одним из важных структурообразующих моментов в романе Даниэля Чаваррии. По сути дела, сам роман на некоторое время превращается в «сериал в сериале*. Интригующая фраза лжемонахинь «Дублоны, мистер Капоте, дублоны!» — чем не концовка главы из радиопоеести?.. впрочем, Бернардо в эти годы еще не сможет дать себе отчет в том, что становится действующим лицом когда-то уже игранного Действа и повторяет во многом чью-то давно прожитую жизнь. Порой в своих приключениях он идет чуть ли не по следам Мендосы. Равнодушно оставляя карьеру сочинителя в самом ее расцвете, он устремляется в плаванье по морям и океанам — «радуйтесь, лихие капитаны... вас зовут неведомые страны*... Затем новый пик карьеры, и новый отказ, и новые скитания и болезни. Однако жизнеописание Бернардо не исчерпывается превратностями современном ликарески. Его ведет идея, мучительный и неразрешимый вопрос, с которым он вышел от иезуитов: в чем сущность божественности человека, как бог допускает ниидету и страдания тех, кого создал по своему образу и по добию? И как, наконец, могут уживаться в одной душе в -p в разумность божественного промысла и возмущение неправедным мироустройством? В чем личная свобода и не противоречит ли она благу других? Обильную пищу для этих размышлений предоставляют ему зрелища нищеты и болезней, угнетения, сиротства и разрухи в Европе, Азии
и Северной Африке послевоенных лет. Это уже не тот красочный мир приключений, что открылся когда-то Альваро де Мендосе, а сошествие в ад и познание всех его кругов. Бернардо наделен в несравненно большей степени состраданием, нежели испанский плут. Разрывая и вновь скрепляя свои отношения с церковью, Альваро лишь клянет провидение, ниспославшее ему «злосчастья», жестокость инквизиции или тупость властей, но ему и в голову не приходит поставить под вопрос существующий правопорядок в целом. Бернардо же и в своих преступлениях, и в добрых делах затрагивает принципы мироустройства.