— В смысле, о колхозе? — предположил Антон, обращаясь ко мне.
— А почему нет? — мысленно я пожал плечами. — Хотя так можно договориться до группового секса.
Антон прыснул, прикрывшись рукой, но товарищ Косач не слышал нашего диалога.
— Идем дальше. «Остановите Вите, Вите надо выйти». Это намек на что, Бережной? Нет, так не пойдет. Музыка должна звать вперед, к новым свершениям! — он остро взглянул на Антона и пошел дальше: — Теперь о песнях на иностранном языке. Мне тут перевели, что пела Анна Швец со сцены. Вот: «Не знаю никого, кроме тебя, кто может взволновать меня. Я всего лишь хочу танцевать с тобой».
— Обычный танцевальный номер, — не врубился Антон. — А что не так? Аня хорошо это исполняет.
— Да, хорошая девочка, и текст нейтральный вроде бы. Но припев! «Ку ка чу». Вы знаете, как это переводится?
Антон знал, но промолчал. Ибо нечего. Хочешь казаться умным — лучше промолчи. И правильно сделал, потому что парторгу удалось докопаться до сути.
— Преподаватели английского языка помогли мне разобраться. Выражение «ку ка чу» используют хиппи. На их жаргоне оно означает «всё классно, не о чём беспокоиться». Но это культурный перевод. А буквально «ку ка чу» надо понимать как «всё пофиг». Им на все наплевать, понимаешь? Это полный нигилизм, Бережной. Нет, нам такие песни не нужны. Нам вообще такое настроение чуждо!
Парторг попил воды из граненого графина, а затем неожиданно сменил тему:
— Старшие товарищи нам подсказывают, — он снова закатил глаза к потолку, — чтобы наше партбюро проявляло больше интереса к молодежи. К тому, какова политическая зрелость студентов.
— Хм… — отозвался парень. Незрело хмыкнул, лишь бы показать интерес к разговору.
— Бережной, вы будете представлять советскую молодежь в Германии! Это большая честь и великая ответственность. И мы настоятельно советуем создать в оркестре комсомольскую ячейку. После каникул соберем комитет комсомола, и выберем комсорга коллектива. Есть решение рекомендовать тебя. Справишься?
— Ну, если выберут… — промямлил офигевший парень.
Неожиданное решение. Да уж, партийное руководство не обвинишь в отсутствии фантазии.
— Кроме концертов, будут записи на радио и телевидении Германии, — значительно сообщил товарищ Косач. — А вы заявляете со сцены «Ду хаст». Какой ду хаст, друг мой? Не о злости надо петь, а о дружбе между народами.
— Но это же антивоенная песня, — возразил Антон.
Вышло не очень убедительно.
— Здесь играем, здесь не играем, здесь рыбу заворачивали, — пробормотал я.
— Бережной, вы же будущие музыкальные педагоги! — проникновенно произнес парторг. — Партия ориентирует наших студентов на серьезную, сложную музыку, проверенную временем. Поэтому программа оркестра должна быть серьезной. И решение наше такое: будете исполнять классическую музыку и русские народные песни. Всё.
Антон посчитал, что аудиенция закончена, начал поднимать. Но парторг вдруг припечатал:
— Брюки.
— Что?
— Никаких брюк на сцене! В смысле, на девушках.
— Яков Моисеич, это не брюки! — горячо возразил парень. — Это слаксы.
— Да хоть джинсы! Безобразие надо снять, и заменить юбкой! Нормальной юбкой, до колен. И последнее. В связи с тем, что Козловская не сможет поехать в Германию по состоянию здоровья, принято решение назначить вам нового руководителя.
Антон замер, потому что парторг взял эффектную паузу. Так делает Якубович в программе «Поле чудес», перед тем как закричать: «Приз в студию! Автомобиль!».
Парторг врезал не хуже:
— Руководителем коллектива «Надежда» назначили меня.
Мы с Антоном одновременно сели на пятую точку.
В Малый зал Антон тащился, будто шахтер после смены. И палочкой стучал как старичок. Я тоже молчал, слов не было. Хвостатые студенты продолжали мельтешить перед глазами. Но если прежде нас мало волновали их проблемы, то теперь мы вообще не замечали окружающих.
— Все-таки бога нет, — неожиданно сказал Антон. — Или он спит.
— С чего решил?
— А за что мне такое наказание? Еще жить не начал, а уже весь израненный, живого места нет. И грудь вся синяя. У воров в законе там купола, а у меня один большой купол!
— Да когда это было? — попытался я уйти от ответственности. — Быльем поросло. И синяк почти не видно.
Антон горько продолжил:
— А дырка в ноге? Я этих каникул ждал, не знаю как. На лыжах хотел покататься вволю, коньки наточил. В сарае раскопал санки и снасти для зимней рыбалки. Вера мне шапку новую связала. Ага, как же! Вместо этого — снова костыли.
Крыть мне было нечем. Антон добавил:
— И теперь вот это… Или бог думает, мне это надо?
— Свезло, так свезло, — пробормотал я, переводя стрелки в другую плоскость. — Руководитель, блин, оркестра.
Антон согласился:
— Так-то парень неплохой, только ссытся и глухой.
Он вытащил из кармана методичку, чтобы углубиться в чтение. Заинтересовали его не проблемы научного атеизма, а последняя страница, с выходными данными. Вся полезная информация там нашлась.
Автор научных трудов Яков Моисеевич Косач не сразу сделался кандидатом философских наук и доцентом кафедры марксизма-ленинизма. До этого он преподавал политэкономию в рыбном техникуме. Затем вел занятия в советской партийной школе. Из текста вытекало, что с педагогом нам повезло: сложный материал Косач умел подать доходчиво, на живых примерах, и терпеливо относился к разным мнениям на семинаре.
Конечно, автор методички понимал, что для студентов музыкально-педагогического института главное заключается в профессиональном обучении. Но это не снимает со студентов ответственности и за изучение научного коммунизма. Приводилась яркая цитата из лекции доцента: «музыканты призваны нести искусство в народ, и потому должны разбираться в коллективных производственных отношениях».
В молодости Косач служил в Красной Армии, получив назначение политруком медсанбата. В этой должности оборонял Москву. Хм… Как можно оборонять военный объект, сидя за спинами врачей, я не понимал. Впрочем, основы научного атеизма никогда не были моим коньком. Поэтому вернулся к чтению методички.
Обладая редким лекторским даром и философской мудростью, а также общительным характером, Яков Моисеевич не представлял своей жизни без диалога с творческой молодежью. А пытливые студенты восхищались фантастической неутомимостью и силой мысли доцента. Прогулов занятий автора не было. И не потому, что студенты боялись «расплаты» на экзаменах, а потому что Косач открывал дверь в мир непознанного, щедро делясь своими обширными знаниями.
После заключительных слов методички мне захотелось плакать. Очень это напоминало надгробную эпитафию святому. Парень порыв не поддержал, зато за мысль ухватился:
— А если парторг внезапно скончается?
— Хм, — я сделал вид, будто не понял намека. — Больным он не выглядит. Да с таким лицом только пиццу рекламировать!
Антон не отступал:
— Но может же он застрелить себя из наградного маузера? — и, предупреждая мой вопрос, даже причину нашел: — Не вынесла душа поэта позора мелочных обид, и все такое.
— Почему вы, молодежь, такие жестокие? — возмутился я. — Какой-то культ насилия, ей богу. Вот если бы он в подъезде у меня нагадил, как недавно какой-то паршивец учудил — тогда да. За такое убить мало. А этот ничего пока не сделал, только собирается.
Антон не смутился.
— А может, тогда несчастный случай? — предложил он.
— Как это?
— Ну, поскользнулся, упал. Очнулся — гипс. Учить тебя, что ли?
— Дурное дело не хитрое, — пробормотал я. — Там видно будет.
— Но ты подумаешь?
— Хороший вопрос, — дипломатично уклонился я от прямого ответа. — Об этом стоит подумать, но несколько позже. Может быть, завтра.
Глава 12