Дмитрий Сергеевич Баюшев
Шестьсот шестьдесят шестое правительство
Из ненаписанного дневника С.Б.Е. — философа по жизни:
«Боже, как нас ломали, как нас гнули, через какие унижения пришлось пройти, через какие обиды. Как нас ставили на колени, а когда мы поднимались, валили с ног, и потом, когда мы вновь поднимались, опять валили, и втаптывали в грязь, говоря: вот оно, ваше место. И как садились задом на голову, на вздетые к Солнцу очи, говоря: вот оно, ваше Солнце. И ничего больше в этой вонючей луже не было кроме жирного месива и жирного зада.
За всем этим по размышлении виделся Сатана. Думалось: где же Господь?»
Пролог. Обретение плоти
Сооружение это, грандиозное по своим масштабам, воздвигнутое из вечных материалов, лучше всего, наверное, было бы сравнить со зданием, имеющим бесконечное число этажей.
Верхние этажи едва не касались основания Престола, и там пребывали Слуги Господни — те Ангельские Чины и Иерархи, которые общались с Господом каждодневно.
Этажи пониже занимали вдохновляемые демиургами души, которые освободились от бесконечных материальных воплощений и готовились принять Небесный Сан.
На средних этажах обретались души степенные, неторопливые, лишь время от времени посещающие физический план, да и то с целью обустроиться получше, перебраться на этаж повыше.
А вот на нижних этажах было суетно. Души так и сновали — то туда, то сюда, то в вещественный мир, то в мир бестелесный. И так у них, у бедолаг, всё перепуталось — телесное с бестелесным, — что, кажется, это было навечно.
Не надо забывать, что был еще и подвал. И был он весьма велик и глубок, и в нём обитали совсем уж падшие души, на которых Слуги махнули рукой. Эти вываливались на физический план самостоятельно. И плюхались в такую бытовуху, в такую нищету, в такое разорение, что хоть караул кричи. Разумеется, о каждом факте такого вываливания ангелы были осведомлены.
Надо сказать, что помимо падших душ подвал населяли эманации животных, как мелких, безобидных, так и крупных, вместе с плотью потерявших агрессивность и хищность. Подвал был не их местом, но особо они не досаждали, жили себе и жили, скрашивая серый досуг падших, поэтому Слуги и на них махнули рукой.
Подвал был сыр, темен и затхл, всё в нем было вперемежку, как на помойке, но вот однажды тут завоняло серой и появился охваченный жидким гнойным сиянием джентльмен в черной паре с тростью в руке и лакированными рожками в курчавой шевелюре. Пронзительные его глаза слегка косили, и было в его облике что-то этакое, козлиное. Рядом с ним крутился кто-то маленький (для сравнения: росту в джентльмене было десять метров, в маленьком — два), хвостатый, сплошь заросший черной шерстью, то бегающий на крепких кривых ногах, то от усердия встающий на четвереньки. Джентльмена он называл Ваше Сиятельство, а еще анкл Лю, тот же его именовал Гыгой.
Парочка эта, передвигаясь с невероятной скоростью, пересекла гигантский подвал из конца в конец.
— Заприметил что, Гыга? — спросил джентльмен.
— Пожалуй что в центре, Ваше Сиятельство, — ответил Гыга. — И еще чуть левее, ближе к Созвездию Кассиопеи. Хорошая кучность. Там, где левее, пожалуй, покучнее будет.
— Хороший у тебя нюх, Гыга, — похвалил анкл Лю. — Но мы возьмём вперемежку, чтобы не одни только сапиенсы, а со зверьём. Баш на баш. Такого еще не бывало. А?
Гыга хихикнул.
— Вон подходящий клубок, — анкл Лю указал тростью на слепившиеся в тугой ком души и эманации в километре от себя. — Наречем его «Правительство номер 666». Каково?
Гыга зааплодировал.
— Тащи, — сказал анкл Лю. — Тащи его сюда.
Гыга пал на четвереньки, мигом сгонял за клубком и положил у ног анкла.
— Уменис, Убенис, Рауш, — сказал тот низким голосом, коснувшись тростью клубка.
Глаза его вконец сошлись на переносице, изо рта вырвался язык пламени, затем пошел дым.
Он забормотал всё ниже, всё быстрее, окутываясь дымовой завесой. Вот завеса накрыла клубок, Гыгу, треснул взрыв, озарив темноту красным, невыносимо завоняло серой.
Вскоре дым рассеялся, но парочки и клубка там уже не было…
В тот же час серафим Дионий предстал перед Господом.
— О. Единственный, — сказал он. — Доложили мне, что совершено противоправное изъятие десяти падших душ и насильственное внедрение их на земной план. При сём использован фонд элитных семей. То бишь, детки родились у состоятельных родителей.
— Договаривай, — велел Господь.
— Изъяты помимо этого эманации десяти животных и также помещены в человеческую плоть, — произнес серафим. — И тоже в элитную среду.
— Кто доложил? — спросил Господь.
— Ангел Тумик.
— Не уследили, — сказал Господь. — Прошляпили. Беда в том, что Люцифер, анкл Лю этот, не нарушил закона реинкарнации. Точнее, поправки к закону, внесенной с его же подачи. Увы, может в человеческую плоть вселиться бывший пёс. Что касается элитной среды, куда внедрены эманации и павшие, то нелишне вспомнить, Дионий, о Колесе Судьбы, отображающем циклическую природу вещей. От воплощения к воплощению человек то нищ, то богат, то он воин, то пахарь, то он царь, то холоп, то он мужского полу, то женского. И тут, увы, не подкопаешься — бедные станут имущими. Другой вопрос, что это не те бедные, которым следовало бы помогать, эти бедные из подвала, однако, Дионий, согласись, каждый имеет право на попытку. И, наконец, не нарушил анкл Лю и право собственности. Он так же, как и мы, имеет право на душу. Ты же знаешь, Дионий, что борьба наша за душу человеческую вечная.
Он вздохнул и продолжил:
— Что ж, будем следить и по мере перегибов исправлять. Говоришь, Тумик доложил? Вот пусть он и следит. А ты им мудро руководи. Если что — посылай ко мне, я взбодрю.
Глава 1. Жила в столице одна семья
Противоправно внедренные, все, кстати, мальчики, окруженные слугами, репетиторами и большими деньгами, развивались не хуже своих сверстников и не требовали со стороны Тумика большого внимания. Роль буфера, гасящего негатив внедренных, играли многочисленные мамки-няньки, но всё равно из каждого выпирало что-то этакое, мелкопакостное, что, кстати, свойственно барчукам, которым всё можно.
Один мальчик, скажем, в компании взрослых любил портить воздух. Делал он это тихо, исподтишка, будто и не он. Придет себе, покрутится в общем гаме и веселии, подпустит так, что не продохнешь, и смоется незамеченный.
Другой мучил хомяков, третий, оторвавшись на улице от мамок-нянек, бил камнями стекла и всегда успевал скрыться от возмездия. Ну и так далее.
Были все они жадненькие, себе на уме, любили накапать, подставить. Чтобы смело идти навстречу опасности — это ни-ни, тут они были не дураки. Для этого имелись другие, пеньки, которым лба не жалко.
Случалось иной раз и такое, о чем мамки-няньки родителям не докладывали. Кто в здравом уме будет докладывать родителям о том, что их чадо на пару с котом Филиппом слопало всех аквариумных рыбок, или что вырыло руками нору, до того глубокую, что еле его, чадо, оттуда выудили, или что затащило в свою постель выводок крысят, чтоб те погрелись, или что целый день таскало за пазухой живую гадюку, или что нырнуло в пруд и минут десять сидело на дне, не выходило. Думали уже всё — утопло, а оно выскочило и ну ржать-хохотать.
Для Тумика всё это, конечно же, были мелочи.
Короче, четверть века промелькнули, как мгновение, и за эти четверть века касательно внедренных Тумик ни разу не побеспокоил ни Диония, ни самого Господа.
К этому времени ранее рассеянные по великой России внедренные успели закончить экономический институт (тот самый знаменитый Плехановский), где перезнакомились друг с другом, и все, как один, осели в Москве, живя в купленных богатыми папеньками квартирах. Работать, опять же благодаря папенькам, устроились в крепкие фирмы, банки, экономические советы, а некто Курепов на крыльях либеральной партии правого толка влетел в Госдуму и крепко там укоренился, быстро выйдя на лидирующие позиции, ибо здорово умел молоть языком.
Между тем жила в Москве одна семья по фамилии Рапохины. Отец Олег Васильевич, пятидесяти лет от роду, работал в доме культуры администратором, мать Людмила Ильинична, сорока восьми лет, в том же заведении вела кружок рукоделия, старший сын Кирилл, с блеском закончивший МГУ, вот уже три года тянул лямку в частной фирме, где ему приходилось быть и экономистом, и юристом, и бухгалтером, а младший сын, двадцатидвухлетний Вениамин, который с грехом пополам окончил школу, так как учеба всегда была ему в тягость, вёл всё в том же доме культуры секцию каратэ. Вот тут он был мастак.