Подошел и говорит по-хамски:
— Стоп, узкоглазый. Какого черта по столице нашей Родины шаришь? Наркокурьер? Отвечай живо.
— Никак нет, — отвечает Елдынбаев, которому обидно за напраслину. — Не наркокурьер. Житель России, прописан в городе Волжском.
— Мешки, стало быть, оставляешь, и чтоб я тебя здесь больше не видел, — говорит мент. — Понял?
— Вещички-то хоть забрать можно? — спрашивает Елдынбаев, которому страсть как не хочется накалять межнациональную обстановку. — Бельишко, носочки, портяночки.
— Это забирай, — разрешает мент.
Елдынбаев со своими носочками потрюхал дальше, а у этого мента вдруг заработала рация, и он начал общаться с другим ментом, и Елдынбаев, обладающий отменным слухом и хорошими логическими способностями, понял вдруг, что разговаривают о нём, что рыбка жирна и вкусна, что арбузы — сахар, что все эти проверки на динамит подстроены и что менты пасут его, передавая друг другу, и тогда он, ни грамма, заметьте, не выпивший, сломался.
Он вернулся и загнул менту такие салазки, что тот офонарел. А что вы хотите — Самат был в свое время чемпионом СССР по самбо и не растратил еще борцовских навыков.
После этого Елдынбаев подхватил свои мешки и пошел себе, но пройти сумел лишь сотню метров. У троллейбусной остановки, с которой он намеревался добраться до пионерской организации, его взяли.
Дальше не шибко интересно, дальше пришлось сидеть в закутке. Четвертый мент, на котором Самат сломался, сидел рядом с клеткой и злобствовал. Не мог простить салазки. Поначалу он живописал, какие пытки ожидают террориста Елдынбаева, наводнившего Москву взрывчаткой и наркотой. Потом, по звериному чутко определив, что Елдынбаев голоден, сгонял за шашлыком и начал жрать его, чавкая, причмокивая, распространяя запах жареного мяса с репчатым луком. Изверг, мучитель.
Дежурный между тем тарахтел и тарахтел по телефону, записывая порой что-то на бумажке.
Пришел начальник, капитан. Осведомился, что за тунгус сидит в гадюшнике. Заметьте, прямо при Елдынбаеве назвал Елдынбаева тунгусом. Самат понял — это не защитник. И ошибся.
Дежурный подал начальнику паспорт Елдынбаева и бумажку.
Капитан изучил и то, и другое, потом спрашивает:
— Елдынбаев Самат Бекенович? Начальник котельной?
— Так точно, — отвечает Елдынбаев, чувствуя, что скоро выйдет. Примета такая — как только менты узнают, что он начальник котельной, сразу добреют, проникаются и отпускают.
— Характеризуетесь положительно, — говорит капитан. — Почему тут?
И глядит на подчиненных.
В ответ все молчат. А что скажешь? Что менту салазки загнул? Молодому, здоровому, в два раза младше тунгуса и на голову выше его. Так за это можно нахлобучку получить. Наш мент лучший в мире и ему так просто салазки не загнешь.
И тут этот четвертый мент вякает:
— Проверка, товарищ капитан. Личность подозрительная, к тому же с габаритным бюстом. Вот и взяли.
И раскрывает мешок с Лениным.
— А, с этим бюстом, — говорит капитан. — С этим не возбраняется. За бдительность хвалю.
Вслед за чем распоряжается отпустить Елдынбаева.
Вот и всё.
Глава 19. Чуют, прохиндеи, кого везут
Между братьями решено было, что Кирилл субботу и воскресенье ночует у Веньки. Так оно удобнее во всех отношениях, да и Курепову, если что, если вдруг отбой, легче их найти, тем более что мобильник всегда при Веньке.
В первом уже часу, распрощавшись со старшими, они, болтая, спустились к машине, сели, после чего Кирилл спросил:
— Ты чего, пьяный поведешь?
— А чо? — сказал Венька. — У меня номера знаешь какие?
— Пацан ты, — заявил Кирилл и хихикнул. — Слушай, а этот Самат — тот еще жук.
— Ага, — сказал Венька и дал по газам.
В эти десять минут, что Венька мчал по ночным перекресткам, взявшему шефство над Рапохиными Гыге пришлось изрядно потрудиться. Он предотвратил пару столкновений и раза четыре доворачивал колеса, чтобы стремительно мчащаяся машина вписалась в поворот. Он заставлял ментов закрывать глаза на превышение скорости и вольности с проездом на красный свет. А Венька, у которого всё получалось ладно и лихо, как бы само собой, чувствовал себя матёрым профи. Вот оно — это слияние с машиной, о котором можно только мечтать, вот она — эта предельная скупость движений, когда тяжеленный кусок металла и пластмассы повинуется шевелению мизинца. Казалось бы, еще чуть-чуть и можно бросить руль и управлять автомобилем мысленно. И он будет безукоризненно повиноваться.
Знал бы Венька, чего он избежал в эти десять минут, радости бы у него здорово поубавилось.
Но вот они въехали во двор, остановились на стоянке.
Только тогда молчавший всю дорогу Кирилл сказал:
— Странно, что мы сюда доехали. По идее нам бы уже полагалось быть там.
И показал глазами на небо.
— Я знал, что тебе понравится, — сказал Венька…
В субботу, совершив необходимые покупки, они пообедали в ресторане с пивом. На предъявленные при расчете пластиковые карточки молодой хлыщеватый официант среагировал презрительно — что вы мне, мол, тут фигню какую-то суете. Деньги давай. По тысяче с носа.
Впрочем, тут же за его спиной возник верзила в белом костюме с белой бабочкой. Оттеснив хлыща, начал извиняться и благодарить. Дескать, кадр еще неопытный, с символами власти незнаком, просим нас извинить, премного благодарны, что посетили наше заведение, заходите еще.
— Хана пареньку, — сказал Венька, когда они вышли из ресторана.
Кирилл вынул из кармана пластиковую карточку, повертел в пальцах и заметил:
— Вроде бы, и правда фигня на постном масле, а силы в ней. Символ власти — гляди ж ты.
— Привыкаешь? — спросил Венька. — Нравится?
— Нравится, — ответил Кирилл…
И вот настал этот понедельник.
В девять, когда они прикатили в Резиденцию, ничего еще не было известно, но Курепов был спокоен. Предупредил, что уже к десяти надо быть в Белом Доме. Никто ни о чем не знает, никто ни о чем не догадывается, старое правительство собирается провести заседание по поводу дальнейшего углубления и расширения реформ. Куда еще шире углублять-то? И так урылись по самую маковку.
В Резиденции уже были Аксельрод, Хлебников, еще семнадцать уверенных в себе, одетых в светлые, с иголочки, костюмы молодых людей. Чем-то они были неуловимо схожи. Что-то их сближало, сбивало в крепкую дружную стаю. Такую стаю не расчленишь, не перебьешь по одному.
А мы? — подумал Венька. Мы вольемся? Нас вычленишь, перебьешь?
Он посмотрел на Кирилла. Тот немедленно повернул голову, ответил беспокойным взглядом. Волнуется братишка, нервничает, нету в нем пока никакой уверенности.
Надо. Надо вливаться, вклиниваться, вжиматься в эту стаю, подумал Венька. Пусть мы другие, пусть мы сделаны из другого теста. Значит, нужно переделаться, мимикрировать, выучиться по ходу дела, чтобы стать такими же.
В моде нынче стая. Значит, будем жить по моде.
«Вот, вот, вот, — с удовлетворением сказал Покровитель, возникнув из своего сиятельного небытия. Давненько же его не было. — Надобно влиться. И без выпендрежа. А то знаю я таких: то не этак, да это не так. Что команда будет делать — всё правильно. Курепова слушать безоговорочно».
Все стояли в вестибюле этаким хаотичным кругом, готовые в любую секунду устремиться на выход к поданным машинам. Машин пока не было, поэтому молодняк этот, без пяти минут правительство, изощрялся в остроумии. То один что-нибудь выдаст, то другой, остальные посмеивались.
Кроме них в вестибюле никого не было, однако же всем было ясно: местные службы всеми своими «глазами» наблюдают за происходящим — событие-то незаурядное, почти как запуск первого спутника. Команда, считай, набрана духовными отцами Резиденции.
Но вот ко входу подкатили десять сверкающих лаком черных «БМВ». Курепов дал знак садиться.
В передней и задней машинах находились ребята из охраны — бывшие Венькины соратники. Все они были невозмутимы и безучастны, никто из них не позволил себе приветственного жеста, хотя сидели там Гаврилов, Арсеньев, Кизилов — те, с кем Веньке приходилось общаться больше всего.
Венька с Кириллом уселись на заднее сиденье предпоследней машины. И тут за рулем имел место равнодушный ко всему робот — шоферюга Пяткин.