Были упорядочены налоги. Отменены НДС и налог на прибыль, как неработающие, и введен налог на доход. В доход включалось всё, что имело место в активной части баланса. Продавцы яиц платили теперь налог со всех имеющихся яиц.
Поднялся шум, однако же хитрый министр по налогам Воронок объяснил, что это новая ипостась налога на вмененный доход. Там, как вы помните, тебе предписывали заработать, скажем, миллион, с какового миллиона ты и платил, хотя миллион никогда в жизни не зарабатывал. Таким образом, налог из вмененного превращался в невменяемый. Теперь же сколько ты заработал, с того и платишь. Очень справедливо.
Впрочем, продавцам яиц, которым вскоре предстояло снять последние трусы, от этого было не легче.
Тем временем на местах вскрывалось такое! Ну сплошь воровство. На взятки члены комиссий не реагировали, дорожили своим местом, ибо не дай Бог другой член увидит и капнет. Да и взятки-то были — тьфу.
Курепов, до которого донеслись вопли народного возмущения, быстренько сместил акценты и начал карать. Директора предприятий, изрядные, надо сказать, ворюги, посыпались со своих мест, как горох.
Народ возликовал, а то надоели эти начальники, гребущие по сто тысяч рубликов в месяц, в то время как он, народ, получал шиш с маслом.
На место ворюг тут же пришли хлопцы-москвичи, прошедшие школу Резиденции. Тут народ маленько подзатих, прекратил ликовать — москвичей на периферии не любили. Пилюлю, однако, сластило то, что хлопцы были ставленниками Центра, имели с Центром крепкие нержавые связи и могли рассчитывать на строку в бюджете.
А Курепов, завоевав на этой акции авторитет твердой руки, пошел еще дальше и сместил с командных постов всех этих разжиревших боссов и шефов, сидящих на природных ресурсах. Всё было сделано по правилам, с учетом того, что фирмы сии — частные, то есть через советы директоров, через правления фирм.
Народ дружно воскликнул «Ура», а то уже, честное слово, надоели эти насосавшиеся рабочей кровушки клопы, на прихапанные ими общенародные денежки воздвигающие рестораны, отели, казино в столице, десятизвездочные санатории в Сочи и замки по всему миру.
Вместо клопов Курепов посадил преданных испытанных людей, прошедших университеты Резиденции.
Кстати, саму Резиденцию Курепов отторгнул у Госдумы, и депутаты даже не вякнули. Не вякнули они по одной причине: о ней, как уже упоминалось, мало кто знал, а те, кто знал, были привлечены премьером к активной деятельности, то есть взяты в долю, то есть стали его горячими сторонниками, лоббистами его идей.
Кое у кого сложилось впечатление, что Курепов — крутой реформатор, вон как рубит — направо-налево. На самом же деле сама сеть-паутина осталась в неприкосновенности. Тут Курепов, опасаясь что-нибудь нарушить, был крайне осторожен. В самом деле, зачем всё начинать с нуля, когда система худо-бедно, но скрипит, везёт воз. Куда везёт — непонятно, но везёт. И население как бы при деле, всяк нагружен какой-нибудь глупостью. Не до революций.
Одного из клопов-кровососов, который по накоплениям сравнялся с олигархами (эту публику Курепов пока не трогал, оставлял на потом, когда обстановка в стране накалится и понадобится козел отпущения либо даже группа козлов), вследствие тяжести причиненного ущерба определили в Лефортово. Звали его Лев Борисович Полозов, «деловая» кличка — Фазан.
Полозова, красивого породистого мужчину сорока с небольшим лет от роду, взяли утром во вторник за завтраком, когда он намазывал на сметанную лепешку черную икру. Видели бы вы, как он зыркнул на открывшую дверь супругу.
Всю дорогу в Лефортово Полозов возмущался (про себя, конечно, не вслух) беспардонностью рассейских хамов-ментов, которые мало того, что не дали выкушать бокал кофе лепешкой, но и не удосужились объясниться.
«Лев Борисович Полозов?» (это они, менты). «Лев Борисович Полозов» (это он). Оковы на руки и в ментовозку. Вот и все объяснения. Ха-мы.
Грозиться Фазан предусмотрительно не грозился, так как знал — можно запросто получить в морду, но отместку лелеял. Менты — это так, мелочь пузатая, нужно было выяснить, кто за ними стоит конкретно. Этим, разумеется, должен был заняться адвокат, который в экстренной ситуации имел право воспользоваться спецсчетом на предъявителя. Денежки сами всё узнают, сами всё уладят с невиновным, каковым является Полозов, и покарают виновного.
Льва Борисовича поместили в одиночку, до обеда вяло допросили, на обед приволокли жестяную миску с помоями, от которых несло половой тряпкой, тарелку с густой, как замазка, гороховой кашей и кружку желтого кипятка. Кусок хлеба, который к этому прилагался, был какого-то подозрительного серого цвета с мраморными разводами. Всё это Полозов немедленно вывалил в парашу.
Адвоката, которого требовал Лев Борисович, в этот день не было.
Ужин, кстати, постигла участь обеда.
Ночью Полозов, впервые оказавшийся в такой безнадежной ситуации, не спал, рычал сквозь стиснутые зубы, алкая в себе безжалостную месть, либо стонал, понимая, что в этом каменном мешке можно в два счета загнуться и, как поется в песне, никто не узнает, где могилка твоя.
Было жарко и душно, пришлось раздеться до трусов, хотя Полозов и брезговал ложиться голышом на затянутые жиденькой колючей подстилкой деревянные нары. Но куда же денешься. Из параши разило кашей, в животе с голодухи поквакивали лягушки.
Вместе с завтраком в окошечко просунули свежую газету. Давясь, Полозов проглотил тарелку сваренной на воде, ничем не приправленной и даже не посоленной перловки, сжевал резиновую краюху хлеба, запивая чуть сладким кипятком, после чего принялся за газету.
Одеваться не стал — жарко. Между прочим, никакой спецодежды ему не выдали, только пошарили по карманам, посмотрели, велев приспустить штаны, что там с изнанки, не приколото ли чего, граната, например, — да так и оставили в рубашке и брюках.
Газета была неспроста. На втором листе имелась статейка о нём, Полозове, с перечислением его грехов. Вменялось в вину то, что составило славу фирме, а именно: открытие первоклассного отеля в столице, где, кстати, любят останавливаться члены МВФ, развертывание сети национальных ресторанов, в которые вечером не прорвешься — все места бронируются заранее, возведение водного комплекса категории А на берегу Черного моря и т. д. Всем бонзам появление вышеперечисленного не просто понравилось, а понравилось очень и даже очень. И никто тогда не считал, откуда у Газпрома такие деньги. Теперь полюбуйтесь-ка чего пишут в правительственной газете: «Страна, где порой не хватает денег на выплату пенсий, не может позволить себе подобного расточительства».
Хамы. Зла на них не хватает. Ну я вас!
И вдруг Полозова прошила мысль, мучившая ночью, но сейчас окончательно оформившаяся: а ведь шьют что-то крупное. Так просто из элиты в заключенные не перемещают. За этим строго следит Хозяин, гарант. Ибо в элиту попадают только с его ведома, и с этого момента становятся неприкасаемыми.
Все воруют, на то он и период накопления. Все замазаны, все повязаны. Что же ему, Хозяину, такое нашептали, что он начал сдавать верных своих слуг?
Глава 23. Каземат
Ничего плохого Полозов Курепову не сделал, разве что в упор не видел, когда тот был еще депутатом. Но это грех небольшой.
Просто Полозов был ярок, бросок и наиболее выделяем среди «сырьевиков». О нем писали в газетах, его аристократическая физиономия частенько мелькала на телеэкранах, он умел смачно пошутить. Его фамилия стойко держалась в десятке богатейших людей России.
Для громкого процесса, могущего утвердить Курепова в роли Борца За Справедливость, Доводящего Дело До Конца, Полозов был фигурой выигрышной. Насчет процесса подсказал Гыга, весьма довольный тем, как руководит Курепов.
По поводу Полозова к премьеру на прием прорывались сподвижники Льва Борисовича как по линии Газпрома, так и по линии «делового» Братства, где он был богатеньким Фазаном, но всем им в приеме было отказано. Звонила супруга Полозова, её тоже вежливо послали. С адвокатом, который колотился по всем инстанциям, даже разговаривать не стали.
Полозова, который уже второй день пребывал в отсидке, в полдень привезли в Резиденцию. Привезли в наручниках, с завязанными глазами, дабы не видел, куда везут. Провели в подвал — была там большая, глухая, пустая комната рядом с тиром, в которую загодя принесли кухонный стол и стулья, — где повязку сняли. К тому времени Полозова уже начал пробивать нервный озноб.