В комнате этой, сплошь из бетона с единственной лампочкой под потолком, не комнатой даже, а скорее казематом, находились четверо. Двое были следователи прокуратуры — воспитанники Резиденции, двое других — тренер Сергеич и охранник Гаврилов. Следователи сидели за столом, Сергеич и Гаврилов стояли у стены.
Вот эти двое последних, здоровенные, себя поперек шире, один кудрявый с бородой, другой скуластый с короткой стрижкой, напугали своим отстраненным видом. Они здесь были вроде мебели, вроде пыточной дыбы, вроде тех механических болванов, которые загоняют иглы под ногти и бездушно, неотвратимо ломают кости.
— Мама, — слабо сказал Полозов, усаживаясь на указанный ему стул напротив стола. Не сказал даже, а просипел, ибо в горле пересохло.
— Что? — спросил следователь N 1, молодой и тощий, оторвавшись от дипломата, в котором копался.
— Утку просит, — мрачно пошутил молодой же, средней упитанности следователь N 2, перед которым на столе лежала куцая стопка белой бумаги и авторучка.
— Хороший знак.
Следователь N 1 посмотрел на Полозова, неожиданно подмигнул ему и сказал чопорно:
— Начнем, господа-товарищи.
Ясно, что сам не принимал всерьёз этот допрос.
Вскоре, однако, оказалось, что всё очень даже всерьёз. Ребятишки эти много чего знали из жизни Полозова как в качестве руководителя Газпрома, так и в качестве подпольного деятеля Фазана. Впрочем, обе эти стези были так хитро переплетены, что отделить одно от другого практически было невозможно. Иной вопрос, что это еще нужно было доказать. Поэтому Полозов, соглашаясь с общеизвестными фактами, всё прочее отрицал.
Но вот что странно. В тот момент, когда он врал, стул под ним начинал скрипеть, а так как врал он постоянно, то и стул скрипел соответственно. Прямо мистика какая-то.
Не раз уже бородатый говорил ему густым голосом: «Не крутись», — но он ведь и не крутился.
Два этих плечистых болвана так и не сели, прохаживались за спиной, и это нервировало. Полозов косил назад, ожидая, что вот сейчас у кого-нибудь из них кончится терпение и он подойдет, вознесет свой кулак-чайник и обрушит ему, Полозову, на голову.
И ведь не сделаешь ничего, защиты никакой.
Спрашивал в основном следователь N 1, следователь N 2 кропал что-то на бумагах. Прошел уже, наверное, час.
Бородатый вдруг вышел, поотсутствовал минут пять, потом вернулся с… Куреповым.
Полозов, увидев второго после Хозяина человека, способного помиловать движением мизинца, воспрял, потянулся навстречу, но стриженый положил тяжелую руку ему на плечо, придавив к стулу.
Курепов небрежно подсел к столу, закинул ногу на ногу, этакий юный элегантный хлыщ, которого одевают еще папа с мамой, впился глазами в бумаги, которые ему услужливо подал следователь N 2. Несмотря на то, что свет был тускл, читал он быстро, и всё это время в каземате царило предупредительное молчание.
— Связь с мафией, стало быть, отрицает, — констатировал Курепов, закончив читать.
— С какой мафией, Леонид Петрович? — встревожился Полозов. Не знал он никакой мафии. Хищения были, приписки и недописки всякие, переводы, так сказать, денежных сумм со счетов на счета, но чтобы мафия — это увольте. Мафия — это же коррупция, это же организованный грабеж, подрыв государственных основ. Не-ет, Леонид Петрович, мы люди маленькие, мы по мелочам, между собой, Петя — Васе, Серега — Узбеку, Лось — Фазану.
— Будто не знаете, Лев Борисович, — ответил Курепов, делая знак следователям, что они свободны.
Те вышли, с натугой открыв и закрыв за собою железную дверь.
— Страну обворовываете, — продолжал Курепов. — В одиночку такую страну не обворуешь, пупок надорвешь. Создали, понимаешь, преступную организацию, скорешились с китайцами, турками и прочими исламистами и пошли грабить. Кто Израилю задарма газ гонит, Пушкин, что ли? Вы, Лев Борисович. Только не задарма. Вы лично от этого хороший навар имеете. А на страну вам наплевать.
— Поклёп, — побледнев, прошептал Полозов.
Был Израиль-то, был.
— Хочу, чтоб ты перед всеми покаялся, Иуда, — сказал Курепов. — На суде. Судить тебя будут.
— Клевета это, — отозвался Полозов, покрываясь холодным потом. — Вас обманули. Напраслину возвели, а вы и верите гадам всяким.
— Сейчас напишешь, как всё было, — Курепов встал. — Подробно. Понял, кобелина? Ни одной сучки, поди, не пропускал. А? Ну-ка, признавайся, сколько девок испортил. С черной икры-то оно, наверное, хорошо с потенцией? Убью, сявка.
Он вдруг прыгнул на Полозова, повалил вместе со стулом, начал бить кулаками в лицо, сначала не больно, а потом всё увесистее и увесистее, будто учился по ходу дела.
Полозов, руки которого были скованны, как мог закрывался, уклонялся. На свою беду, защищаясь, он задел Курепова наручниками, причем весьма чувствительно.
Курепов зарычал. Полозов увидел его бешеные глаза, оскаленные клыки и в каком-то мгновенном просветлении понял: не человек это — волк.
В тот же миг Курепов впился ему зубами в горло, терзая, дергая головой, утробно рыча, потом медленно поднялся с колен, облизывая окровавленный рот.
Сергеич и Гаврилов с ужасом смотрели на бьющегося в конвульсиях Полозова, горло которого было располосовано самым кошмарным образом. На Курепова, который блуждал по ним ставшими вдруг желтыми глазами, они смотреть боялись.
Вот Полозов затих в луже крови.
— Воды, — хрипло скомандовал Курепов. — Два ведра.
И начал сдирать с себя перепачканную белую рубашку.
Глава 24. Не работа, а лафа
Два ведра воды были доставлены.
Курепов, торс которого оказался покрыт мелкой рыжей порослью, зашептал что-то, поводя руками то над одним, то над другим ведром. Стоявший рядом Гаврилов мог бы поклясться, что из ладоней Курепова в воду сыпется мельчайший желтый порошок. Плавно так сыпется, замедленно. Может, и не порошок это вовсе, а какое-то излучение.
Сергеич в это время смотрел на Полозова. Смотрел просто так, ни о чем не думая, хотя поначалу мелькнула мыслишка: всё было у чувака, чего в Штаты не уехал? Сейчас бы жив был. Нет, хапают, хапают, остановиться не могут. Жалости к Полозову у него не было никакой, просто занятно было: пять еще минут назад пижон этот был жив и вешал лапшу, как тёртый еврей, а сейчас вот лежит на бетоне и ничего ему больше не надо.
Тем временем Курепов окунул в ведро рубашку, затем протер ею растерзанное горло Полозова. Снова окунул, снова протер. С каждым разом рана становилась все меньше и меньше. Вода, стекая в лужу крови, образовавшуюся на полу, противоестественным образом обесцвечивала её. Этакие прозрачные струйки, прорезывающие красное.
Курепов кинул рубашку на пол, после чего взял ведро и опорожнил на труп. Рана исчезла окончательно, кровавая лужа бесследно растворилась в луже воды. Полозов был цел и невредим, если, конечно, так можно говорить о мертвеце.
Курепов щедро окатил тело из другого ведра. Поднявшийся пар на время скрыл покойника, а когда пар рассеялся, Полозов оказался жив. Он, не мигая, таращился в потолок, губы его порой вяло шевелились. Был он сух и лежал на сухом. Рядом с ним валялась скомканная рубашка Курепова, которая была суха и чиста.
Курепов надел рубашку, негромко скомандовал: «Встать».
Полозов неуклюже поднялся. Движения у него были, как у куклы, управляемой ниточками.
— Наденьте повязку, — сказал Курепов.
Гаврилов надел Полозову на глаза черную повязку, содрогнувшись от отвращения, когда пару раз коснулся холодного тела.
Далее Сергеич с Гавриловым отвезли Полозова в Лефортово. Он сидел на заднем сиденьи, при резких поворотах заваливаясь набок, потом рывком выпрямляясь, и бесцветным монотонным голосом ронял матерные слова, будто читал азбуку.
— Заткнись, — говорил ему Сергеич, но Полозов его, похоже, не слышал.
Привезли, сняли повязку и наручники, сдали тюремной охране.
— Что-то он у вас квёлый, — заметил один из караульных и хихикнул. — Дали прослабиться?