Это было такое унижение! И ведь ни словом, ни полсловом. В субботу еще в Барвихе-то раздавили на пару по бутылке «Абсолюта», клялись в дружбе, целовались, как пидоры, рыдали над несчастной судьбой страны. Жалко её было, горемычную, в пропасть ведь катилась, чёрт её дери, и не было у неё ни одного шанса. Ни единого. Вот уже скоро, годочка через два, через три можно будет собирать манатки, чтобы не ухнуть в бездну вместе с этой родиной-уродиной. Не узнать её уже, смерть не красит.
Ну так вот, собирать, значит, манатки — и на Гаити, в белокаменный дворец. Один дворец, тот что побольше, стало быть Президентский, а второй, поменьше, Премьерский. Участки рядом, по соседству, чтобы сподручнее было в гости друг к другу наведываться. В смысле, не участки, это у нас участки, а там, у них, частные владения. Дорогущие, стервы, эти самые частные владения. Но хорошие. И страна эта, Гаити, хорошая, красивая.
Лучше бы, конечно, в Швейцарию либо во Францию. Там тоже есть угодья с белокаменными палатами, и климат для здоровья более привычен. Однако же, от родины слишком близко. Вдруг кто из прежних земляков, кто альпинизмом увлекается, ледорубом захочет побаловаться?
Нет, нет, либо на Гаити, либо в Новую Зеландию. Туда без денег-то, вплавь, шиш доберешься, ледоруб на дно утянет. Но можно и в Америку. Короче, есть где приткнуться.
Вот об этом, о своей горемычной судьбе, и плакали, приняв на грудь по пузырю «Абсолюта». Сами знаете, каково это — без родины.
И тут этот удар пивной кружкой, неожиданный, как атака скунса. Без предварительного оповещения, без учета того, что Премьер-то, как-никак, авторитет. Вот это ох как недальновидно. Что скажут другие авторитеты, рангом пониже, которые сейчас в клешнястых своих блатных руках держат экономику? А? Спросят ведь: и ты чо, падла, смолчал, утёрся? Мы тя, падлу, зачем в Премьеры запихнули? Чтоб ты утёрся?
Ну как им, дурошлёпам, объяснишь, что Президент волен выбирать любого премьера? Это его прерогатива.
Короче, Премьер был в трансе. Сразу стало видно, что он стар и глуп.
Появление в Белом Доме команды Курепова также стало неожиданностью. Всё навалилось как-то сразу: и Указ, и телеобращение, и команда этих упакованных в светлые одежды петушков.
Курепов, увидев в коридоре Премьера, окруженного пятью прихвостнями, подошел, сунул руку. Премьер, не подав в ответ руки, сухо осведомился:
— Вы кто?
А ведь знал, подлец, кто перед ним. Знал, но сделал вид, что лицезреет впервые.
— Курепов, — задиристо ответил Леонид Петрович.
Сзади него на всякий случай встал Венька — уж больно злые глаза были у прихвостней.
— Ждете, что представлю? — сказал Премьер. — Не дождетесь.
— Напрасно вы так, Аполлон Эдуардович, — усмехнувшись, произнес Курепов. — Зачем меня представлять? Знаете же, что уходит весь состав. Пойдите и объявите.
— Объявите сами.
Аполлон Эдуардович сухо кивнул и, окруженный пришептывающими, приборматывающими что-то холуями, оттопырив грузный свой зад, стремительно покатился на выход.
Курепов, а следом за ним Венька вошли в зал для заседаний, где в своих креслах восседали напряженные, в одночасье зависшие в воздухе министры, и Курепов, встав за креслом премьера, возвестил, кто он есть такой и с чем пришел.
Ропот прошел по залу, вслед за чем уволенные министры, шаркая, кашляя и роняя убийственные реплики, потянулись из зала.
Событие это для широкой общественности осталось неосвещенным, поскольку Максимчик заблаговременно дал указание, чтобы прессу на утреннее заседание правительства не пропускали.
Несчастные папарацци с камерами и фонарями толпились у входа в Белый Дом, но толпились таким образом, чтобы не путаться под ногами у входящих-выходящих — за этим строго следила охрана. Вот-вот должны были появиться смещенные властители. Этого пропустить было никак нельзя.
Первым (и, кстати, последним) возник Аполлон Эдуардович. Большая его благостная физиономия с тремя подбородками была мрачна и непроницаема. Его, как водится, окружали холуи, которые по сигналу босса расступились перед прессой.
— Аполлон Эдуардович, скажите, ответьте, будьте добры, как вы прокомментируете, — залопотали папарацци, суя ему в нос круглые, квадратные, длинные, короткие, решетчатые, мохнатые микрофоны. Бесшумно работали камеры.
— Обидно, конечно, — ответил Аполлон Эдуардович, — но я не обижаюсь. Раз надо, значит надо. И если кто-то ждет, что я буду ругать, так не будет этого. Главное, чтобы было лучше. И тогда мы все «за». Всем составом. Как говорится, посмотрим. А там, глядишь, действительно наступит улучшение. За что мы и боролись, и будем бороться. Пусть не в правительстве, пусть. Главное — работать. Не болтать, а работать. А это мы умеем.