Гыга принял вид этакого начитанного очкастого доцента с высоким вследствие прогрессирующей лысины лбом. Одет он был в ковбойку и джинсы.
Сел в кресло у окна, сказал:
— Посижу, понаблюдаю, как будешь с Загогуйло общаться. Начнешь нести околесицу — поправлю. Загогуйло меня не увидит и не услышит.
Тут же Елена Карповна оповестила, что в приемной ожидает профессор литинститута Загогуйло Марат Виленович.
— Запускайте, — разрешил Венька, чувствуя прилив бодрости от близости суфлера.
Глава 25. Ментоядро
Загогуйло был высок, тощ, сутул, имел длинную шею, мощный кадык и низкий голос. Было ему где-то под шестьдесят.
«Доцента» он, разумеется, не видел, но отчего-то забеспокоился, забегал глазами по огромному кабинету и, прежде чем сесть на стул, подозрительно осмотрел его. Сев, он произнес:
— Вам не кажется, Вениамин, э-э, Олегович, что у вас тут водится нечто метафизическое, нечто астрального либо ментального плана?
— В смысле? — сказал Вениамин и покосился на «доцента».
Тот ухмылялся.
— Надобно бы вам кабинетик вдоль стен со свечечкой обойти, — прогудел Загогуйло. — Либо вон девицу попросите, что в приемной, чтоб обошла. От души советую.
— Что у вас за дело? — сухо осведомился Венька.
— Видите ли в чем закавыка? — сказал Загогуйло. — Захирел у нас культурный обмен. Всё как-то денег нет, а литературной смене нужно увидеть мир, расширить кругозор, пожить среди иноземного бомонда. Иначе кого мы вырастим? Пролеткультовцев? Узколобых апостолов постсоцреализма? Папа Хэм объездил весь мир. Киплинг где только не был, даже родиться умудрился в Бомбее. А взять Бодлера, Камю. Все вояжировали. Вопрос: а мы чем хуже? Почему нас-то в стойло загоняют? Потом удивляются, что читать приходится только про стойло.
— Ваши предложения? — спросил «доцент». Венька озвучил.
— Субсидируйте, голубчик, — немедленно ответил Загогуло. — Хотя бы разово. Группу из, э-э, десяти человек. В Париж. Это дешевле, чем в Нью-Йорк.
— Денег нет, — сказал Венька и приподнялся, чтобы на прощание пожать профессору руку.
Это было демократично и скрашивало отказ.
Но Загогуйло руки не подал, а принялся разглагольствовать о том, что у нас, в России, всегда так. И Булгаков был невыездной, и Пушкин, и Архип Жомов, который так и помер непризнанным. У нас кто выездной? Жора Рубинчик. Только ведь он бездарь, этот Жора, трижды в литинститут не прошел, а печатается потому, что издателю на лапу даёт. И пишет не сам, а нанимает того же Жомова, которому пить-есть надо, особенно пить. Вот она закавыка-то какая. И ведь что обидно — идешь к министру, который отцом должен быть, радетелем, а он — денег нет. Мы же не стихов от вас просим, голубчик, не романов, а расположения. Вы же на деньгах-то сидите, не мы. Нету денег у вас — трясите Миллионщикова, у него есть. Кстати, он вам не брат?
Вопрос прозвучал до того неожиданно, что Венька, и так-то затюканный загогуйловским натиском, не нашелся что ответить.
Зато нашелся «доцент». Проигнорировав вопрос насчет брата, он заявил, что предложение о культурном обмене, с каковым явился Загогуйло, решается в частном порядке заинтересованными сторонами. Ищите в Париже заинтересованную сторону и меняйтесь на здоровье. Платит пусть Париж, а у нас денег нет.
Венька честно озвучил.
Посмотрели бы вы после этого на профессора, как он пошел пятнами, как судорожно заходил его кадык, как сжались мосластые кулаки. Потом он как-то странно обмяк, замигал, потер лоб, пробормотал: «Чертовщина», — и, вяло передвигая свои длинные ходули, вышел.
— Уж и не знаю: дать — не дать, — в задумчивости проронил «доцент».
Венька посмотрел на него, не понимая, о чем речь.
— Дам, пожалуй, — сказал «доцент».
Тотчас в Венькиной голове взорвалась петарда, на секунду всё перед глазами померкло, затем прояснилось.
Венька вдруг ощутил, что сидит на своем месте, что он не какой-то там выскочка, любимчик, тупой, как валенок, везунчик, а человек со знанием дела. Культурный и начитанный. Помнящий наизусть Бодлера и сам не чурающийся покропать вирши.
Откуда это?
Между прочим, «это» не захватывало Венькино сознание полностью, а стояло несколько особняком. Можно было окунуться в него, как в омут, но можно было из этого омута выйти и вновь стать Венькой, что Венька и сделал.
— Если в ядре покопаться, то где-то там есть и знание языков, — сказал «доцент». — Ты не волнуйся, что затянет, ныряй смело. Тебя не затянет.