— В двадцать ноль-ноль в Резиденцию, — сказал Курепов. Теперь у него якобы заплетался язык. — Будет кагал.
— Селедку приносить? — уточнил Венька. — Стакашок? Или будет накрыто?
— Второе вернее, — сказал Курепов. — С ночевой.
Положил трубку.
Что ж, когда-то это должно было случиться. С коллегами всё больше приходилось общаться на ходу во время эпизодических посещений Белого Дома. Подоспело, видать, время пообщаться за столом, в тесном кругу.
Был, правда, один нюансик. Завтра в десять утра на аудиенцию должен был явиться академик Петров из этих, из присыпанных нафталином, известных во всем мире и окрестностях, а тут министр с выпученными глазами и амбре после бессонной ночи. Кто его знает, этого Петрова, как он отреагирует. Может, пойдет языком молоть, что от министра амбре, что культурой управляет алкоголик, и вообще начнет делать всякие обобщения. Они, эти академики, эти мамонты тысячелетние, горазды на обобщения. Но может, и виду не подаст. Они, эти старцы, многого в жизни повидали…
В восемь вечера Венька был в Резиденции.
Тут надо сказать об одной его особенности. Полагающихся по штату шофера и двух охранников Венька работой не обременял — повсюду на оставшемся от старых времен «Ауди» гонял в полном одиночестве. Курепов высказывался по этому поводу в том плане, что идет подрыв авторитета, несолидно, мол, государственному чиновнику носиться по городу, как какой-нибудь шестерке от мелкого бизнеса, но Венька всё равно делал по-своему.
Короче, в восемь он прикатил в Резиденцию.
Стол был накрыт в банкетном зале.
Повара под предводительством тети Маши постарались на славу. Всё было оформлено, как любили говаривать старые рестораторы, по первому классу. Скатерти, накрывающие составленные в длинный ряд столы, что символизировало одну большую кормушку, были белы и хрустки, как снег. Резной хрусталь переливался весенними сосульками. В этом белоснежном сверкающем обрамлении сочно и выгодно смотрелись аппетитные многоцветные яства, каждое из которых было приготовлено по-особому, с форсом. Ало-розовая сёмга, например, не просто была нарезана тончайшими пластинами, а каждая такая пластина была скручена в трубочку и наколота на деревянную шпажку с удобной ручкой. Ветчина была сделана рулетиком с наполнителем из размельченных яиц, маринованных грибов и зелени. Помидоры нафаршированы еврейской закуской — смесью тертого сыра, майонеза и чеснока. Янтарный студень обильно посыпан клюквой, а пышная «шуба» — дроблеными грецкими орешками. И так далее, и тому подобное. Разумеется, было много шампанского, торчащего внаклон из серебряных ведерец, коньяка, водки, французского вина в корзиночках, фруктов.
Веньке выпало сидеть напротив Кирилла. Стол был широк, щедро заставлен, и Кирилл за всеми этими щедротами как бы находился в засаде. В общем шуме и гаме до него было не доораться.
По левую руку от Кирилла восседал острый на язык, красивый, как Нарцисс, чернокудрый Иосиф Лазарев. Порой они наклонялись друг к другу, говорили что-то, улыбались этакой блуждающей улыбкой. Лазарев был министр экономики, ему было о чем поговорить с министром финансов, но что-то в их отношениях было не то. Не понравились Веньке эти блуждающие улыбочки.
Рядом с Венькой сидели Аксельрод — справа и Дохлер — слева. Маленькому ушастому вороватому Ефиму Дохлеру в кабинете досталась должность министра образования. Поначалу он обиделся, но потом, увидев, что в системе образования существует множество могучих нераскрытых резервов, успокоился. Здесь можно было запросто делать нетрудовые накопления и при этом ни за что не отвечать. А бюджет? Черт с ним, с бюджетом, пусть о том, как его растаскивать, у других голова болит.
С ведомством Веньки Рапохина по службе Дохлеру приходилось общаться больше, чем с другими, поэтому он и сел рядом с ним как бы на правах хорошего знакомого.
По габаритам Дохлер несколько выпадал из общего стандарта команды, в основном все её представители были крупны и высоки, однако в активности превосходил многих. Короче, был свой в стае.
В течение часа пирующие основательно набрались и, естественно, наружу попёрло всё то глубинное, что по трезвой тщательно скрывается.
Кто-то принялся громогласно требовать баб, кто-то полностью перешел на мат, кто-то начал задираться ко всем подряд.
Немедленно появились женщины из наилучшего в столице стриптизклуба, из невидимых динамиков грянула разухабистая кабацкая музыка, лампы погасли, зажглись настенные светильники, и в интимной полутьме начался волнующий процесс танца-раздевания.