И повесила трубку.
Венька чертыхнулся. Разговор этот был так кстати. Он был так нужен, когда голова квадратная, а в душе болото смрадное. Вот так подумаешь-подумаешь, да и позавидуешь Лениному Володе, который оставил позади эту паскудную землю. Что же так тяжело жить-то? И без копейки тяжело, и с полной мошной. С мошной-то, пожалуй, еще муторнее.
Венька опустил трубку, в которой пищали короткие гудки, на рычаги, тупо посмотрел на лежащий перед ним талмуд с громким названием «Концепция развития культурного сектора», требующий внимательного прочтения и утверждения, и сказал вслух:
— Мне это надо?
И сам же себе ответил:
— А куда ты денешься?
Открыл талмуд, скрипя извилиной одолел первую страницу и почувствовал к данному опусу в частности и к культуре в целом глубочайшее отвращение. Ничего нуднее и бестолковее на свете не было.
Ментоядро помалкивало, а ведь именно оно призвано было внедрить в Веньку любовь к культуре. Взлелеять в нем второго Лихачева.
Но, простите, какая тут к черту любовь к культуре, когда перед глазами стоят звери, пожирающие человечину.
Нет, надо было проглотить эти таблетки и не мучиться. Внедрился в систему — терпи, это уже до гробовой доски.
С Леной нехорошо получилось. Поманил, приручил, а теперь в отставку. Человек всё же, и не чужой человек.
«Сволочь ты, Венечка, — сказал он себе. — Пакостник».
Как они сожрали этих троих. Один к своему счастью был уже трупом, но двое других всё чувствовали. Их жрали живых. И они кричали.
А за это награда, даже не сребреники — жестяная медалька. Он вынул из кармана желтую побрякушку с выдавленными на ней латинскими буквами, одна из которых «L» наверняка означала Люцифер.
Вот кому мы теперь служим.
Потом будет что-то новенькое, еще более страшное. Потом кровь потечет рекой, подземное сиятельство это любит.
— Так, так, так, — раздалось рядом. — Подкоп, подрыв авторитета, шельмование великих.
Сказано было вроде бы в шутку, но в голосе Гыги, а это, конечно же, был он, явственно звучала угроза.
Вышедший из воздуха Гыга был затянут в черное трико. Теперь ему было немногим за тридцать, он имел бородку, усики, пышную темную шевелюру и страшно напоминал модного шоумена, которого любят показывать по телевидению. Да что там напоминал, это именно он и был.
Вот они, наши радетели, наши звезды. То появятся, то пропадут, но никогда не исчезают. Вот кто несет культуру в массы. А мы-то, глупые, гадаем, что же на экране делается: будто все с ума посходили. И, привыкнув, начинаем им во всем подражать. То-то подземный папа рад.
— Так, так, так, — повторил Гыга и вдруг вскричал: — Да ты же пьян. В кресле министра — и пьян в лобузы. Это мы непременно запротоколируем.
В его руках появилась видеокамера. Приставив окуляр к глазу, он тут же начал снимать, переходя с места на место, изгибаясь самым невероятным образом, чуть ли не залезая с ногами на Венькин стол.
— Пошел вон, — сказал Венька, чувствуя, что еще немного, и он даст этому прыткому проныре по рогам. Да, да, вот именно по рогам. Гыгу он воспринимал не как грозного Покровителя, каковым тот казался раньше, а как продувного шоумена.
— Класс, — возбужденно затараторил Гыга. — Скажите еще что-нибудь, Вениамин Олегович. Что-нибудь свеженькое, не затертое. Желательно матерком.
Венька взял в руку тяжелую хрустальную пепельницу. Она осталась от прежнего владельца, который покуривал, Венька порой чинил в неё карандаши, но обычно она, как вот сейчас, стояла пустая.
— Давай, кидай, — заворожено сказал Гыга. — Целься в камеру, чтоб всё по правде.
Венька метнул.
Пепельница исправно долетела до камеры, остановилась, едва не коснувшись её, потом громко упала на ковер. Что интересно, даже не треснула.
— Пальчики оближешь, — резюмировал Гыга, опуская видеокамеру, и заговорил совсем уже другим тоном: — Эт-та что за самодеятельность? Почему таблетки не жрем? Почему пьяные на работу ходим? Мерекать удумал, мозгами раскидывать? Я тебе померекаю. Сидеть у меня и не рыпаться. По уши уже замазан. Если что, материальчик этот, — он постучал пальцем по камере, — будет запущен в производство. С соответствующими комментариями. И не только этот. И с бабами материальчик будет, и с секретаршей, и как ты Боцмана бил, и как с балкона, наркоты обкурившись, сигануть вознамерился, и как Евсеича пришиб. Всё будет, поелику всё запротоколировано, даже то, чего и не было. Вопросы есть?
— Пошел вон, — сказал Венька, которому и без этого басурмана было тошно. — Брысь под лавку.