— Послушайте, милая, — Мария уселась поудобней, положила руку на спинку дивана. — То, что происходит сейчас в этой комнате, преступно. Сотрудницы фирмы не имеют права на личный контакт. Если кто-то узнает… Но, мало того, вы еще пытаетесь узнать у меня содержание разговора. Я, видите ли, слишком дорожу своим местом в фирме, чтобы…
— А стоит ли им так уж дорожить? — перебила Васса.
— Может быть, деньги бешеные получаете? Сто пятьдесят рублей и раз в год премия — пол-оклада. Смех. Мало того! Вся ваша жизнь опутана, словно проводами под током: сюда нельзя — стукнет, и сюда нельзя, и… Вы же только и думаете, как бы ненароком кому не улыбнуться от души, как бы в дом кого не впустить. Вы всегда такой были? Нет же? Искренне вы теперь только с мясником лаетесь. Почему у вас цветов на окнах нет?!
Мария промямлила что-то вроде:
— И так темно…
— Действительно, темно нам… Честно скажите: вы верите в «Телефон безмолвия»? Отвечайте!
Марии стало тревожно. Дискуссий только не хватало. Объяснять ей, рассказывать про великую цель? Она и сама все это знает. Тогда о чем же? О тех мыслях, которые мучили ее после ухода соседки? Да кому это интересно. И вдруг, как бывало это в моменты усталости, чаще перед сном, Мария увидела свою собеседницу, словно издалека, маленькой-маленькой, и голос у той сделался кукольный.
— Вы знаете, — ответила она через силу, — я скажу вам честно. Мне лень об этом говорить. Для себя я уже все решила, а убеждать вас не собираюсь. Но если вам так уж хочется: самоубийств в городе стало меньше.
— Вряд ли благодаря нам. И намного ли меньше? А вы знаете, что возросло, например, количество убийств, бессмысленных и дерзких?
— Может быть, это благодаря нам? — Мария усмехнулась.
— Напрасно вы иронизируете, дорогуша. Именно над этим стоит подумать. Хотите, я вам что-то скажу?
— Не знаю. Не уверена, — Мария отвечала по инерции, без интереса глядя на уменьшившуюся гостью.
— На днях я выслушивала школьницу, которая полтора часа лепетала, как ее бросает то один мальчик, то другой. Про каждого нового мальчика она говорила минут по пятнадцать и все одно и то же. Мама ее, видите ли, не понимает и грозиться выпороть. Девочка за всю жизнь, судя по ее речи и образу мыслей, не прочитала ни одной книжки. Ныла она эдак, ныла, а я пыталась сочувствовать. Но в один прекрасный миг я от всей души послала ее к чертовой бабушке, не произнеся, естественно, ни слова. И что, вы думаете, показал прибор?
— Что? — встрепенулась Мария.
— Сто единиц сочувствия.
— Значит…
— Значит, прибору безразлично, какие эмоции я испытываю. Могу и ненавидеть, и если делаю это достаточно сильно, прибор меня не выдаст. А отрицательная энергия ненависти спокойненько отправится к донору. И, если честно, мне кажется, что наши дамы все чаще выдают именно ненависть и раздражение.
— Послушайте, послушайте, — неожиданно горячо заговорила Мария. — Но зачем же тогда вы при своем отношении ко всему этому… Зачем вы пошли работать на «Телефон»?
Васса расстегнула сумочку и вынула сигарету. Потом спохватилась:
— Ах, простите.
— Да ладно, курите, — Мария сходила на кухню и принесла блюдце вместо пепельницы. — Может быть, чаю?
— Можно…
Мария снова пошла на кухню, вернувшись взяла стул и села напротив Вассы.
— Так зачем же вы…
— Ну хорошо. — Васса стряхнула пепел и вновь затянулась. — Я, видите ли, работала раньше в Комитете социальных исследований. О неблагоприятном психологическом климате в стране нам было давно известно, и мы не удивились, когда из Центрального института статистики нам сделали заявку на комплекс мер по борьбе с растущим процентом самоубийств. Проблема серьезная и, сами понимаете, интересная. Работали мы, надо сказать, с энтузиазмом. И вдруг оказывается, ничего этого не надо. За нас уже подумали в каком-то, извините, «почтовом ящике» и просто ознакомили со списком мер на нашем ученом совете. Я как сейчас помню: день был душный, старички из ученого совета засыпали на ходу, за каждый пункт голосовали, лишь бы поскорей. А я сижу и ничего понять не могу: почти по каждому пункту у меня есть возражения, все грубо, непрофессионально. Одни психиатрические лечебницы чего стоят… Все как нарочно. Но, если бы я стала возражать… Словом, никому это не было нужно. Меня бы в конце концов просто отстранили от участия в обсуждении. И тогда я выбрала самый спорный на мой взгляд пункт — «Телефон безмолвия», который ученый совет обсуждал дольше других, и решила заняться им вплотную.
Васса закашлялась и потушила сигарету о блюдце.
— Я хотела разобраться. Абсурдность идеи была видна невооруженным, что называется, глазом. Во всяком случае мне она была видна. Для начала нужно было понравиться Юзу.
— Какому Юзу? — удивилась Мария.
Собеседница удивилась в свою очередь.
— Вы не знаете Юза?
— Да нет же!
— Но разве не он принимал вас на работу?
— Нет…
— Странно. Я думала, что в нашем регионе этим занимается только он. Ну, как вам объяснить? Юз, видимо, один из организаторов этого бреда. Я решила понять, зачем им все это нужно, а чтобы понять, надо внедриться туда.
— Шпионские страсти, — задумчиво проговорила Мария. На кухне зашумел чайник, она вышла из комнаты и вернулась с пустыми руками, словно забыв, что предлагала гостье чаю.
— Ну, и что же вы? — напомнила Мария, вновь усаживаясь на стул.
— А я действовала по системе Станиславского. Я заставила себя поверить в то, что сочувствую этой идее, что мечтаю посвятить себя… и так далее. Нет, ну вы представьте себе ситуацию, представьте на минуту. Вот перед вами существо, облаченное властью, вот у него идея, громадная, как дом. Дом этот даже привлекателен снаружи, но войдите в подъезд — там вонь, а на всех этажах монстры. И вот они хотят этот дом надстраивать, расширять. А вы одна понимаете. И что делать? Что?
— Идти на стройку?
— Вам почему-то смешно… Может быть, и на стройку, но лишь для того, чтобы заложить взрывчатку.
— Однако вы работаете там вот уже несколько лет.
— Я не должна себя выдать пока что.
— Лучший вид конспирации — бездеятельность.
— О, — Васса двинула бровью, — вы уже даете мне советы? — И замолчала.
Молчала и Мария.
— Всхлипнул телефон и разразился длинным междугородным звонком.
— Странно… — Мария подняла трубку.
— Богиня! — прозвучало там. — Прекраснейшая из женщин, не осмеливаюсь сказать о просьбе своей, по величине равняющейся…
— Кто это говорит? — раздраженно отозвалась Мария.
— О, я сам виноват! Сам! С того памятного дня, как вы вошли в мою жизнь, не удосужился позвонить.
— Прекратите хулиганить, — Мария собиралась положить трубку.
— Еще одну секунду! Лишь одну! Я заходил к вам со своей собачкой. Помните!
— А-а. Трудно забыть.
— Вспомнили! Вспомнили! — возликовал Юрий Павлович Пушкин. — И стихи мои помните?
— Послушайте, я занята. У меня человек.
— Вот как… — закручинился Юрий Павлович. — Человек у вас… А может быть, я несколько оживлю ваш дуэт? Третьим лишним, знакомая роль, а?
— Нет уж, избавьте. Надеюсь, ваш пес вас больше не валяет.
— О, если дело в этом, нет-нет. Он вырос и поумнел.
— Еще вырос?
— А без собаки можно?
— Вы что, ребенок? Счастливо оставаться и больше не звоните.
Мария, не глядя, бросила трубку и повернулась к Вассе. Та была бледна и сидела очень прямо.
— Кто это был?
— Так, один чудак. Якобы поэт. Случайный знакомый. Хотел зайти.
— Зайти? А звонок междугородный. Поэт… — Васса снова откинулась на жестковатую спинку кресла. — Так вот о поэтах. Мне кажется, я уже достаточно сказала вам, чтобы рассчитывать и на вашу откровенность. Насчет того разговора… Помните?
— Какая вы. Решились прийти ко мне, но не решились выслушать того мужчину. Впрочем, понимаю. Если бы в конце рабочего дня вас вдруг послали на энцефалограмму…
— А по закону подлости послали бы именно меня, — подхватила Васса. — Утаить же то, что произошло только что, очень трудно.