— Морозно! — воскликнула государыня.
И все тотчас подхватили:
— Морозно, морозно!
Лев Нарышкин бросился было подсаживать Екатерину. Но она отстранила его, легко поднялась по ступенькам кареты и скользнула внутрь. За нею — Марья Саввишна, как приклеенная. Своей очереди дожидались иностранные министры — французский граф Луи Филипп Сегюр, австрийский тоже граф Людвиг Кобенцль и принц Шарль Жозеф де Линь, отпрыск старинной бельгийской фамилии, коротавший время то во Франции, то в Австрии, а теперь вот в России, впрочем, как полномочный и чрезвычайный посол императора Иосифа.
Спутники торопливо рассаживались по каретам и возкам. Строй их терялся в морозной мгле, которую не мог рассеять колеблющийся свет факелов. В кавалькаде, сопровождавшей императрицу в ее шествии в южные пределы, было около двух сотен карет и повозок, не считая верховых.
— Экая сила коней! — вздохнул кто-то из провожавших.
— А людей-то, людей, ровно на войну едут!
— Сколь им снеди надобно…
— Да-а-а…
— Государственный поезд…
— Государынин!
Последние повозки растворились во тьме. Где-то там, впереди, пылали, чадя, смоляные бочки, освещая путь. Окна карет покрылись причудливым кружевом инея, и сквозь них ничего нельзя было разглядеть.
Трио послов-любезников было светским развлечением государыни. Они были прекрасными собеседниками, постоянно развлекавшими Екатерину. Беседа велась по-французски, реже — по-немецки. Переходили с языка на язык со светской непринужденностью. А на русский — лишь с русскими, с челядью и куда реже. Ибо в нем не было той занимательной легкости, тех «мо» словец, коими отличались оба европейских языка, из которых безусловно первенствовал французский. Он был любимым языком государыни, большинство своих писем и иных писаний излагала она по-французски.
Язык был звучен, легок и крылат. То был язык боготворимого ею Вольтера, фернейского затворника, язык Дидро, обласканного ею[16], и язык Монтескье, чей «Дух законов» вдохновил ее «Наказ». Он позволял ей, этот язык, выражать самое сокровенное и возвышенное, что куда хуже удавалось на других языках.
Она постоянно совершенствовала свой русский, почитая это своим священным долгом. У нее были хорошие учителя, и благодаря своей переимчивости она достигла многого. Но он все-таки не стал ей родным, как она того хотела со всею страстностью своей натуры.
Она старалась одушевить себя русским духом. Истово молилась, хотя, по правде говоря, в ее истовости было много напускного, шедшего от артистичности. Простаивала литургии, осеняя себя крестным знамением при каждом возгласе священника, но, признаться, все было напоказ.
Что можно было поделать, коли естество ее, естество худородной немецкой принцессы, было непобедимо. Все европейское оставалось ей куда ближе. И тут ничего нельзя было поделать, как ни старайся.
— Нам предстоит долгий путь, господа, — нарушила государыня томительную тишину первых минут, прерываемую лишь скрипом полозьев да конским топотом гвардейского эскорта. — Я предоставляю вам выбор развлечений. Надеюсь, вы будете изобретательны и не предложите первым делом карты.
— Буриме, — сказал Сегюр.
— Истории, случившиеся с каждым из нас. Не исключая вас, ваше величество.
— Принимается, — одобрила Екатерина.
— И все-таки карты, — пропел Кобенцль под общий смех.
— Увы, без карт нам не обойтись, — согласилась Екатерина. — Будем играть по маленькой, как у нас повелось. Однако соли, соли не слышу. Нечто оригинальное и забавное…
— Разбор политики европейских монархий, — промолвил Сегюр и вопросительно поглядел на Екатерину.
— Согласна. Но непременно критический, — согласилась она. — И не исключая присутствующих.
— Браво, ваше величество, — восхитился де Линь и захлопал в ладоши. — Но вам может достаться.
— Вы должны были уже усвоить за все время нашего знакомства, что императрица России не боится критики. И даже, — тут она сделала многозначительную паузу, — даже приветствует ее. Ибо критика — путь к исправлению. А кто из нас без греха? — закончила она со смехом. — Из нас и из вас. Так с чего начнем? Я бы предпочла с вашего предложения, граф Луи. Надобно брать быка за рога.
Граф Сегюр поклонился.
— Я польщен, ваше величество. Однако стоит ли начинать с перца…
— Ха-ха-ха! Браво, граф, — развеселилась Екатерина. — Я и подсыплю перцу вашему кабинету. Начну с короля[17]. Помяните мое слово, он плохо кончит. Ибо весь ушел в развлечения со своим двором. Я не осуждаю его любовь к прекрасным дамам — это, на мой взгляд, естественная прихоть монарха…
16
Дени Дидро (1713–1784) — французский философ-материалист. В 1773 г. посетил Россию, тщетно пытаясь убедить Екатерину II провести прогрессивные реформы. Был избран почетным членом Петербургской Академии наук.