А как же крепости? Оставить их в тылу? Это тысяч с полсотни, а то и более вооруженного народу. А ну как соединятся и ударят сзади?
Эти размышления одолевали его в дороге. Но три слова по-прежнему не давали покоя: Бендеры, Измаил, Аккерман. Были крепости поменее, такие, как Килия, Хаджибей, Тулча, однако они в счет не шли.
Он начал с Очакова… Решено: продолжит Бендерами. Сказано: сильная крепость на Днестре, река судоходна, по ней скатиться вниз по течению и взять Аккерман. А там и Хаджибей рядом — все ближе и ближе к Царьграду. Оттоль выйти на Дунай и сразиться с Юсуф-пашой…
Все выходило складно. Оставалось двинуть кор-д-арме, главный корпус, на Бендеры. Он его самолично поведет и обложит Бендеры со всех сторон. Помнится, там отсиживался драчливый шведский король Карл XII, драпавший из-под Полтавы. Великий Петр отчего-то тогда, в семьсот девятом годе, Бендерами пренебрег. Сомневался, видно, что достанет беглеца Карла с изменником Мазепой. А может, у него войска недоставало на таковой бросок. Скорей всего, не желал с турками связываться. Завязалась бы война… Впрочем, она и так завязалась два года спустя, не без науськивания Карла, который жаждал реванша за Полтаву, за столь позорное поражение. Он все думал, что турки дадут ему командовать их войском. Он бы тогда показал, что есть настоящий военачальник… Боже, как люди заблуждаются насчет собственной персоны!
Он, Потемкин, тоже склонен заблуждаться — думал о себе в редкие минуты трезвости. Увы, его плотно окружали угодники, далекие от святости. Оттого являвшаяся трезвость постепенно затуманивалась, потом и вовсе растворялась в речах угодников и откровенном угодничестве. А он внимал и проникался верою в собственную значительность и непогрешимость.
Да, так бывало. Порою он встряхивался, и его глазам представала истина в натуральном виде, то есть без липовых одежд. Но такое случалось все реже и реже.
Убедительность была в планах и речах Александра Васильевича Суворова. Но меж них пробежала кошка. Князь втайне жалел о сем. Но дурацкий гонор, все чаще туманивший голову, а не гордость, мешал показниться. Понимал он и свою полководческую заурядность. Но Боже упаси признаться в этом!
Слава Господу, он хорошо разбирался, кто есть кто и точнехонько отводил каждому овощу свое место и свое время. Федору Федоровичу Ушакову свое, а Мордвинову свое, Петру Александровичу Румянцеву опять же свое, а Николаю Репнину свое… Отличал орла от коршуна и по клекоту и по полету. Ряженых разоблачал и ставил на свое место.
Но… Конь о четырех ногах, и тот спотыкается. Спотыкался и светлейший. И на дворцовом паркете, и на дорогах войны. Чертыхался, давал себе слово более не спотыкаться, видел, на чем оскользнулся, старался чаще глядеть под ноги, но гордыня мешала: задирала голову. Вот ведь в июне семьдесят четвертого отряд генерала Заборского перешел же через Балканы и разбил войско тезки нынешнего великого везира Юсуф-паши. Перешел же! Государыня о том часто вспоминала. С намеком, без ли, но вспоминала.
Он же почитал это предприятие неисполнимым в нынешних обстоятельствах. И мысль о нем отталкивал, и уши затыкал, и глаза смежал. Совет собирал все реже.
Императрица подчинила ему обе армии — Украинскую и Екатеринославскую. Самолюбие графа Румянцева-Задунайского было уязвлено. Он подал прошение об отставке и милостиво получил ее. И Потемкин стал российским великим везиром, единственным предводителем войска.
Он разделил его на трое. Одною частью, сосредотачиваемой под Ольвиополем, быть под его командой. Другою, что в Молдавии, — князя Николая Васильевича Репнина. Суворов получил деликатнейшее поручение — подкрепить австрийцев, изрядно потрепанных турками. То был слабейший фланг кампании, Потемкин это видел и предвидел, а потому там должно быть Суворову.
Все таким образом определилось. Дивизии и полки пришли в движение. Весна казала свои капризы, пробуждалась медленно, норовя захватить и лето. Пчелы, шмели, кузнечики и другая мелкая летающая и скачущая живность то вылезала на свет Божий, то снова скрывалась до тепла. Ветры несли по степи шары перекати-поля: казалось, то несется бесчисленное стадо одушевленных тварей. Армейским колоннам пришлось преодолевать это сопротивление природы, движение их замедлилось, и князь осерчал.
Он прибыл к Ольвиополю прежде корпуса. Там настигла его весть о перемене направления в Константинополе. Султан Абдул-Хамид переселился в турецкий рай с его розами и гуриями. Его место занял принц Селим — третий под этим именем. О нем было известно, что он предприимчив и полон реформаторских идей, что уже начал формировать свое войско — «низам-и-джедит» — по европейскому образцу и на европейский манер и что в нем бурлит воинственный пыл. Французы — первые помощники его.