Шахин-Гирей в бессильной ярости скрипнул зубами. Нет, он не смирится! Надо только дождаться лета, и тогда…
Так и не решив, что тогда, он хлопнул в ладоши и сказал камердинеру, явившемуся на зов:
— Пусть истопят баню. И позови Хасана.
Хасан был старый евнух, сопровождавший его во всех странствиях. Он был смотрителем гарема. Гарема? Жена и четыре наложницы — вот что осталось от обильно населенного бахчисарайского гарема. Он постепенно уменьшался во время его многих переселений, если можно назвать бегство переселениями.
— Что желает мой молодой повелитель? — спросил Хасан с порога. Он догадывался, чего желает Шахин-Гирей, но ждал, когда хан назовет имена. Его коричневое лицо, изрезанное мелкой сеткой морщин, выражало подобострастие.
— Я повелел растопить баню…
Хасану не нужно было ждать продолжения. Он сказал:
— Ты уже испытал Фатьму и Айшу: они превосходней других свершают обряд твоего омовения.
— Согласен. Так отведи их после того, как баня будет натоплена. И соверши очищение.
— Ты мог бы не говорить этого, мой молодой повелитель. Разве Хасан не умеет угождать тебе?
Согнувшись вдвое, евнух вышел. Прошло больше часа, прежде чем ему доложили, что баня готова.
Это была обычная русская баня, топившаяся, правда, по-белому. Конечно, в ней не было той пышности и комфорта, как в турецких банях. Но зато ее отличал некий уют. Деревянные полы были тщательно выскоблены, полок тоже. На нем лежали распаренные березовые веники. И стоял тот неповторимый дух свежести, возвращавший память о весне, о молодой листве.
Наложницы вскочили, как только он вошел. Их розовые тела благоухали березой.
— Мы ждем тебя, наш желанный владыка, — заговорила Фатьма. — Мы будем услаждать тебя, как ты повелишь.
— Мы будем следовать твоим желаньям, — подхватила Айша, — но они и наши желанья. Мы смешаем все желанья.
— Ложись же, и мы прежде омоем твое сильное и нежное тело.
Они стали намыливать его. Жаркое и влажное тепло исходило от каменки, она с шипением вздыхала, когда Фатьма плескала на накалившиеся булыжники из медного ковша. Затем обе поочередно стали хлестать его вениками. Сначала легонько, потом сильней.
— Повернись же, владыка, и дай нам взглянуть на сокровище мужа. — Фатьма провела горячей рукой по его животу. — О, он готов к любовной битве! — воскликнула она. — Айша, ты видишь? Давай же ублаготворим его. Как прикажешь, прекрасный хан?
— Ты знаешь не хуже меня, — пробормотал он, уже чувствуя нежное касание ее языка.
Они не давали ему подняться, пресекая довольно решительно его слабые попытки. Они давали ему короткую передышку для того, чтобы окатить его теплой водой, настоянной на березовых вениках. Но затем обе принимались ласкать его, лежавшего на спине, то бесцеремонно садясь верхом, то пуская в ход рот и руки.
— Твое мужество не угасает! Слава Аллаху, ты неистощим, наш повелитель! — ободряли его они.
А он совершенно изнемог. И лишь слабые стоны вырывались из его груди. Все это было и сладостно, но и чрезмерно. Наконец он простонал:
— Дайте же мне встать, мучительницы! Я хочу переменить позу.
— Воля твоя, о прекрасный и удивительный, — согласились они и помогли ему подняться. Он было встал, но затем, покачавшись на нетвердых ногах, снова сел на полок.
— Я должен передохнуть. Вы лишили меня всех соков.
— Ты же знаешь: мы вольем в тебя новую силу, — сказала Фатьма. — Так было в прошлый раз: твой зебб поникал, но мы умели его поднять.
— Здесь очень жарко, — пробормотал он. — Я хотел бы выйти.
Они подхватили его под руки и вывели в предбанник. Он был довольно просторен и приспособлен для отдохновения. В кувшине стояло охлажденное питье, на небольшом столике — корзина яблок.
Прежде, в Бахчисарае, он услаждался виноградом, сладчайшим и ароматнейшим, из-за моря привозили апельсины. Гранатовый сок утолял жажду и возбуждал мужество. Здесь всего этого не было, только яблоки.
После жара мыльной здесь казалось прохладней. Он надкусил яблоко, затем выпил то, что русские называли яблочным квасом, и почувствовал прилив сил.
— Накиньте на меня халат, — попросил он. — Пожалуй, мы продолжим у меня в опочивальне. Хасан приведет вас после намаза.
— Захочешь ли ты, повелитель? — усомнилась Айша. — Мы-то всегда рады…
— И хотели бы, чтобы твое желание было бесконечным, и мы ему угождали, — подхватила Фатьма.
— Ты доволен нами, повелитель? — деловито осведомилась Айша.
— Вы умеете все, — только и сказал он. В самом деле, они были искусны в любви, и ему не приходилось приказывать. В отличие от двух других, оставшихся в его гареме благодаря прихотливому случаю. Некогда в нем было двадцать восемь наложниц — тринадцати лет и постарше, до двадцати двух. Слишком юные были пугливы и мало что умели. Конечно, в этом тоже было особое наслаждение. Не раз ему приходилось срывать цветок невинности. То было сладостное насилие, сопровождавшееся криками боли и слезами. Но с возрастом он стал ценить тех, кто все умел и знал; такими были Фатьма и Айша. Они могли быть бесконечны в своих ласках и в своем угождении и, главное, умели возбуждать его мужественность даже тогда, когда он был, казалось, совершенно опустошен.