Что ж, он искупил свое заточение, свою подслащенную неволю. Не может же она быть вечной, когда-нибудь ей придет конец.
А Екатерина? Она еще мосла гарцевать на коне. И все благодаря этому эликсиру, вливавшему в нее силу и бодрость. Она все еще не чувствовала своих лет и говорила:
— У меня душа ничуть не устарела. И душою я так же молода, как полвека назад.
Вот почему она бестрепетно согласилась отправиться в долгое путешествие, расставшись с привычным укладом Зимнего или Царского Села.
Кое-кто пробовал ее отговорить, указывая на великие тяготы столь протяженного пути, намекая, что они-де ей не по годам.
— Нет, возраст мне не помеха. К тому ж князь Александр Григорьевич позаботится о том, чтобы я пользовалась привычным комфортом, — отрезала она.
Воля управляла ее моложавостью, великолепно сложенная воля.
И Сашеньку, яко одного из важных инструментов этой воли, она берегла от света. Старалась не засветить. Он был явлен близ Смоленска, а потом снова упрятан. До самого Киева.
Незадолго до Киева кортеж ее императорского величества въехал в Печерск. Ночную тьму отодвинуло сияние множества огней, словно мириады звезд пали с неба на землю. То генерал-губернатор Малороссии граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский[31], герой минувшей войны с турком, зажег во славу своей августейшей повелительницы тысячи факелов и плошек. Естественно, достойный прием был оказан государыне и ее сопроводителям в Вишенках, родовом поместье генерал-фельдмаршала.
При обеденном столе, накрытом на сто персон, играли оркестры и пели певцы голосами необыкновенной приятности. Сладостные мелодии настроили всех на особо торжественный лад.
Наконец, дабы подкрепить торжество, была произведена пушечная пальба. Особливо, когда произносились тосты за здоровье государыни и ее близких, равно и сопровождавших ее выдающихся особ.
— Ах, Петр Александрович, — восхитилась Екатерина, — вы встречаете меня, истинно по-царски.
— Как подобает преданному подданному, поклоняющемуся вашему величеству, — отвечал Румянцев галантно. — Позвольте ручку.
Екатерина с милостивой улыбкой протянула ему пухлую белую руку, к которой он благоговейно приник.
— Желаю с вами побеседовать наедине, — неожиданно произнесла Екатерина. И с этими словами поднялась и проследовала вместе с польщенным таковой доверительностью Румянцевым в его кабинет.
— Как вы полагаете, граф, — без предисловий начала она, — будет нынче война?
— Беспременно будет, — убежденно ответил Румянцев. — Как не быть войне, коли турок не смирился и не смирится с потерей Крыма. Это самая чувствительная для него утрата. Она саднит, яко незаживающая рана. Потерять сию благоуханную землю означает для него лишиться удобнейшего ретраншемента, сиречь крепостного укрепления, для нападения на нас.
— Но можем ли мы встретить турка надлежащим образом? — продолжала допытываться Екатерина.
— По разумению моему — можем, нисколько не утратив…
— Об утрате не может быть и речи, — перебила его Екатерина. — Нет, генерал, я подразумеваю приращения, ибо ближний нам брег Черного моря должен быть российским.
— Я, матушка-государыня, могу быть в ответе токмо за вверенную мне армию. Каковы же дела в Екатеринославской армии, я не ведаю. В том даст вам отчет князь Потемкин, — осторожно отвечал Румянцев.
— Мне желательно знать мнение вашего сиятельства как испытанного воина: в состоянии ли мы будем нынче, ежели война разразится, опрокинуть турка и дойти до Царьграда?
— На то с обстоятельностью мог бы ответить господин военный министр, то есть тот же князь Потемкин. — Сказав это, Румянцев выжидательно уставился на Екатерину: каково она отреагирует. Реакция государыни была мгновенной:
— Суждение князя мне известно: он полон решимости идти на Царьград и восстановить там христианское правление. Я же отношусь к такому плану с осторожностью. Хватит ли у нас пороху? То бишь достанет ли не токмо воинского духу — духу у нас предостаточно, — но воинской славы. Вы, человек военного закала да и опыта предводительского, в состоянии с трезвостью оценить наши возможности… Отвечайте как на духу.
Некоторое время Румянцев молчал, собираясь с мыслями. Можно было бы ответить с бодростью, как надлежит перед лицом монархини: воля твоя для нас священна, мы победим. Но он не мог себе этого позволить.
Ему было известно, что Россию поразил недород и народ голодает, что армия худо экипирована, что в казне нету денег, что рекрут недоедает и наборы все тощают. Что, наконец, внешний блеск ничего не стоит и за пышным фасадом — нищета.