— У тебя пот сладкий.
— Ты что, попробовала на язык? Ведь я не мылся, грязный… — И он встряхнул меня за спиной.
После нашей встречи Инатоми в течение целой недели подбирал трупы. «Мне страшно идти в свой институт. И хотя мне стыдно за свое счастье, что один спасся, я все же рад, что остался жив». Так говорил он по дороге из Гассэмба.
Рано утром десятого августа дядя, узнавший от Такано о страшном бедствии, постигшем Нагасаки, уехал из Исахая.
— По крайней мере, попробую добраться до медицинского института, а там видно будет, что делать, — заявил он матери и тете и, смазав свой ржавый велосипед, укатил.
С полудня городок Исахая был забит пострадавшими. Поезда ходили до станции Обаси, находящейся между Ураками и Митино. В Обаси был снесен даже вокзал, но поезда добирались вплоть до того места, где обрывались рельсы. Раненых грузили в товарные вагоны и доставляли в Исахая.
Вокзал в Исахая напоминал рыбный рынок. На платформе, как ободранные тунцы, рядами лежали тяжелораненые. Рук не хватало, поэтому раненые лежали и на платформе в Хидэри. Среди них находилась Танака — ученица нашей гимназии. Спина у нее была сильно обожжена, вдобавок в ране торчали стекла. Она лежала на животе прямо на бетоне, дожидаясь своей очереди, и время от времени жалобно стонала: «Больно… Солнце жжет…» Отвесно падающие лучи солнца словно иглами пронзали рану, причиняя невыносимую боль. Это была сущая пытка. Танака не переставая молила о том, чтобы кто-нибудь побрызгал ей водой на спину.
Наверное, такие же страшные мучения перенесла и Араки.
Моя мать и тетя не могли остаться безучастными к человеческому горю. Все члены женского комитета и днем и ночью были заняты оказанием помощи пострадавшим.
Мать пошла сиделкой в военно-морской госпиталь. Здесь она позднее и увиделась с Танака. Когда мать спросила ее обо мне, та ответила что-то невнятно. Мы с Танака работали в разных цехах, и она не знала, осталась ли я в живых. Но мать не поняла ее и, ошеломленная, так и присела.
Поздно вечером двенадцатого августа дядя вернулся домой, волоча за собой велосипед. Усевшись в прихожей и развернув фуросики,[17] сказал: «Всё кончено». В платке лежали кости и пепел. Потом стал рассказывать.
Недалеко от института он встретил студентов-медиков из спасательного отряда и спросил у них, знают ли они что-нибудь о судьбе его сына. Студенты ответили, что точных сведений не имеют, но добавили, что он, возможно, в аудитории, и назвали дяде ее номер. (Когда сын только поступил учиться, дядя однажды под каким-то предлогом побывал в институте — сам он имел всего лишь четыре класса образования, и поэтому к учебе сына относился с благоговением. Так что внутреннее расположение института дядя знал довольно хорошо.)
В аудитории, на которую ему указали, лежали человеческие останки — пепел и кости. Прах каждого человека был собран в отдельную горку, и все это размещалось по кругу. Странное это было зрелище — словно погибшие уселись на корточках в кружок. Он сосчитал количество горок. Их было девятнадцать. В центре круга — две отдельные. «Это профессора», — подумал дядя. Он начал по очереди исследовать каждую горку, осторожно — так, чтобы не разрушить их, — перебирая пальцами пепел. Дядя искал зубы. У его сына, еще когда тот учился в средней школе, испортились зубы, и на нескольких из них были поставлены золотые коронки. «Тогда его зубы обошлись мне недешево», — пояснил дядя матери и тете, назвав сумму, которую ему пришлось выложить за лечение.
Дядя решил: если он отыщет зубы, то удостоверится, что сына больше нет. В одной горке праха сверкнул кусочек золота. Дядя извлек его — он был оплавившийся и бесформенный. Ни в одной из горок он не нашел вещественного доказательства смерти сына. Сидя в центре круга, дядя подумал: «Возможно, сын остался в живых». Появилась надежда. Но когда под конец он стал исследовать еще одну кучку, то заметил в ней золотое перо. По случаю поступления племянника в институт мой отец подарил ему немецкую авторучку. Да, это было перо от отцовского подарка. Хлынули долго сдерживаемые слезы. «Погиб, погиб…» — причитал дядя, перебирая руками оставшийся от сына пепел.
Уходя, он, кроме сыновьего, положил в фуросики прах человека, который, видимо, был профессором, а также понемногу пепла из всех девятнадцати горок. «Все вместе поедете в мой дом», — сказал дядя, обращаясь к праху погибших.