— Вон как повернули! Да-а. Все же съезжу в Токио. Будь что будет, но молчать не следует.
— А я бы привела к ним в штаб несколько таких вот несчастных девушек, как Мицуко Такада. Ничего не говорить, просто показать их. Только не угадаешь ведь, как американцы среагируют.
Дождь упорно барабанил по крыше малолитражки.
V
Каждый вечер я возвращалась поздно, поэтому спала почти до обеда. Сквозь дрему мне почудилось, будто кто-то пришел. Я услышала голоса — сначала вежливый девичий, а потом матери. Звуки замерли, и опять повисла тишина.
Тэйко была на работе, Куми — в школе. Я никак не могла стряхнуть с себя сон. Потом раздались рыдания матери. Сдавленные, скорбные. Судорожные всхлипы не прекращались.
Мать зашла в комнату, тронула меня за колени.
— Появилась та девушка, Мицуко Такада, о которой ты рассказывала.
— Неужели?
Я поспешно вскочила и оделась. С помощью матери быстро скатала постель.
— Я хотя и слышала от тебя о бедняжке, но такого ужаса не могла вообразить. Не сдержалась, расплакалась перед ней, — сквозь слезы бормотала мать, укладывая матрац в стенной шкаф.
Мицуко прошла в комнату. На ней были блузка и юбка, которые я уже видела. Молодежный стиль ее одежды не гармонировал с фигурой Мицуко, в которой не было грации и стремительности, присущих ее возрасту. Девушка ступала обгоревшими ногами, неуклюже переваливаясь с боку на бок.
— Не знаю, право, понравится ли вам, — сказала она, усаживаясь в тесной каморке и развязывая фуросики.
На фоне фиолетового фуросики изуродованные пальцы казались почти что черными.
— Откуда это? — спросила я, развернув газетную бумагу, в которой оказались раки.
— Утром с отцом наловили в реке. Они вареные, попробуйте, пожалуйста.
Я вспомнила свою тетку, которая неожиданно умерла в Двадцать девять лет, поев речных раков, но ничего не сказала девушке.
Мицуко сообщила, что сегодня пойдет смотреть ревю. Билет она получила в своем профсоюзе. Ансамбль «Сётику» выступал в Доме культуры, который построили неподалеку от плаца.
— Начало в час, вот я и навестила вас по пути.
Я удивилась, что Мицуко решилась пойти на представление.
— Давай тогда пообедаем.
— Не беспокойтесь, я взяла с собой еду. Впрочем, я не пойду, передумала.
— Почему?
— Вообще-то я и не собиралась…
— Неприятно показываться лишний раз на людях? — осторожно спросила я.
Казалось, девушка готова довериться мне. В моей писательской голове уже зародился план постепенно, шаг за шагом проникнуть в душу Мицуко. Я сосредоточилась на творческой задаче.
— Я привыкла к тому, что меня разглядывают. Даже в кино часто одна хожу и по центральным улицам гуляю.
Печальное признание.
— Этой весной на празднике нашего профсоюза я вместе с другими девушками танцевала на сцене. Люди оцепенели от страха, а я кружилась и кружилась.
Я молчала.
— Танцевала и думала, что похожа на дьявола, пустившегося в пляс. Плакала и смеялась, а некоторые зрители рыдали.
Я почувствовала, как у меня перехватило горло. Глаза Мицуко были сухими. И сегодня ни слезинки. Казалось, она надеется на отмщение. Мицуко говорила сбивчиво, с паузами.
— Одно время я ходила в католическую церковь. Поверила рассказам о спасении, но на таких, как я, божья благодать не сходит. Мне в религии уповать не на что.
— От веры ты отвернулась, значит. Что же тебя к этому подтолкнуло?
— Прихожанкой того же храма была одна иностранка. Она всегда подолгу и мрачно смотрела на мои руки. Однажды она подарила мне перчатки из красной шерсти — сама связала, чтобы не мучиться при виде моих безобразных пальцев. На следующее утро я не пошла к службе.
Двухлетняя Кономи появилась с тарелкой печенья. Прижавшись ко мне, девочка немигающим взором уставилась на Мицуко.
— Иностранки ведь тоже разные бывают. Меня часто фотографируют на улице. Щелкнут, а потом отвернутся и шарят в сумочке. Зажмут в кулаке полсотни иен и суют мне. Я отвечаю, что не нуждаюсь в милостыне, а переводчик настаивает — неудобно, мол, обижать зарубежных гостей.